(доклад Изборского клуба)

/Под редакцией В. Аверьянова

Враждебность, проявляемая к нам Европой, есть величайшая

услуга, которую она в состоянии нам оказать…

Федор Тютчев

Предисловие. Новая старая холодная война

1. О генезисе холодной войны

2. О методологии разветвленной войны

3. О наступательной доктрине России в мире

4. Русская контригра

Заключение. Возвращение «второго мира»

---

Основные авторы: В.В. Аверьянов, М.В. Восканян, А.В. Елисеев, Л.Г. Ивашов, В.М. Коровин, О.А. Платонов, К.А. Черемных, В.В. Шурыгин. В докладе также использованы экспертные материалы С.Н. Белкина и А.Ю. Комогорцева.

ПРЕДИСЛОВИЕ. НОВАЯ СТАРАЯ ХОЛОДНАЯ ВОЙНА

События 2014 года, прежде всего украинский кризис, обозначивший диаметрально противоположные подходы России и Запада, антироссийские меры, санкции, контрсанкции и ужесточение внешнеполитической риторики ряда держав, вновь вывели на первые полосы СМИ термин «холодная война». При этом контролируемые западным финансовым капиталом информационные агентства виновником этой новой старой войны однозначно объявляют Россию и персонально президента Путина: мол, это он вернул мир к состоянию холода в отношениях с США и Западной Европой. Вновь заговорили о возрождении «империи зла», возобновлении гонки вооружений и пр., и пр. Президент США 24 сентября 2014 г. с трибуны Генеральной ассамблеи ООН назвал Россию (российскую агрессию в Европе) в числе трёх главных угроз и вызовов человечеству и призвал мировое сообщество противостоять этой угрозе.

Выражение «холодная война» первым из политиков употребил 16 апреля 1947 года Бернард Барух, советник президента США Трумэна, в речи перед палатой представителей штата Южная Каролина[1]. На тот момент это был новый термин в политическом лексиконе. Обобщая определения из различных энциклопедических источников, можно прийти к выводу, что холодная война — это глобальная геополитическая конфронтация между СССР и США и возглавляемыми ими системами (в геополитической терминологии: суши и моря; в терминологии классического обществоведения: социализма и капитализма) в период с середины 40-х до начала 90-х гг. ХХ столетия. При этом обычно подчёркивается, что данный тип противоборства связан с отсутствием у агрессивной стороны превосходства в военной силе для разгрома или подчинения геополитического соперника вооружённым путём.

Однако чисто энциклопедический подход освещает лишь употребление того или иного термина в рамках определённой исторической эпохи и в характерной для неё концептуализации. Возникает резонный вопрос: разве до 1945 г. у нас не было геополитического противоборства с Западом? А что такое взращивание Гитлера, поощрение движения Германии на Восток, Мюнхенский сговор? И это только примеры из истории XX века. Автор лучших в России учебников по геополитике Н.А. Нартов утверждает: «Первые залпы «холодной войны» по Российской империи прозвучали в конце ХIХ в. Парадокс состоит в том, что эти залпы были беззвучными. …Последний генерал-фельдмаршал России Милютин, генералы и полковники русского Генерального штаба (А. Вандам, В. Семёнов-Тянь-Шанский и др.) утверждали, что Англия, а в меньшей степени Франция вели против России дипломатическую, информационную, экономическую войны»[2]. И это закономерный процесс геополитического противоборства в периоды, когда не ведутся войны классического типа.

Анализ каждой эпохи должен опираться на учёт и оценку факторов, имеющих важное значение именно для данной эпохи. Однако это не отменяет наличия констант и стратегических целей, актуальных в разные века и преемственных по отношению друг к другу. Можно наглядно показать, что противостояние двух цивилизаций продолжалось несколько веков, то обостряясь, вплоть до «горячей» войны, то затухая, то проявляясь со всей очевидностью, то уходя в плоскость тайных, закулисных союзов и интриг против России. Даже союзнические отношения в мировых войнах (Антанта, антигитлеровская коалиция) не опровергали этих закономерностей. Запад никогда не останавливал своей тайной подрывной деятельности внутри нашей страны, финансирования врагов России как в её границах, так и за рубежом, выработки проектов расчленения нашего Отечества на несколько зависимых территорий.

Можно не называть эту долгоиграющую войну «холодной» ради чистоты историографического диагноза. Но уже в XV–XVI веках многие перечисленные выше виды враждебной деятельности использовались западными державами и институтами против нашей страны. В течение пяти веков Рим, Лондон, Париж, Берлин, Стокгольм рассматривали Россию как объект возможной колонизации. К нам присылали разведчиков, которые искали слабые места нашего государства, составляли планы военной интервенции. За западное золото готовились агенты влияния, формировалась «пятая колонна».

Иван Грозный в ходе двух волн реформ (земские реформы и затем опричные реформы) заложил иммунные механизмы, которые не позволили государству погибнуть в ходе первого Смутного времени в начале XVII века. Верхушка самых активных сторонников Запада и польских «шляхетских свобод» была уничтожена в опричнине, а оставшиеся «западники» не имели достаточно влияния, чтобы заставить русское общество смириться с принятием унии и вхождением в орбиту западных держав.

Перед лицом растущей и усиливающейся России Западный мир создавал и поддерживал на своих восточных рубежах державы-форпосты (термин Арнольда Тойнби) для оказания давления на Восток. В моменты ослабления Русского государства в ход пускался весь арсенал средств для его покорения, расчленения и колонизации. Такой державой-форпостом стало объединённое польско-литовское государство Речь Посполитая, возникшее во время ливонской войны с Россией и аккумулировавшее весь опыт западного мира для ведения первой квази-холодной войны против России. Эта война вылилась в Смутное время, в котором были использованы специально подготовленные «самозванцы», наносился одновременный удар по России с севера, запада, юга и изнутри, а затем, после неудачи с самозванцами, была осуществлена неприкрытая польская интервенция с претензией на захват московского престола. Безусловно, первое Смутное время в России было бы невозможно без инспирации его западными державами и папским Римом.

По мере ослабления Польши как форпоста Запада на первый план в этой роли выдвигается Шведское королевство, разгром которого Петром I в начале XVIII века знаменовал прекращение морской военной и торговой изоляции России. После этого достижения Россия надолго вошла во внутриевропейский политический концерн как мощный и нежеланный фактор. Иными словами, Запад был силой принужден признавать мощь и значение России.

В то же время в XVIII веке продолжились попытки использовать механизмы влияния на Россию с целью её нейтрализации. Наша страна всё чаще рассматривалась западными державами как угроза. При этом в качестве «форпостов сдерживания» выступали то Австрия, то Пруссия, то Турция. Однако наибольших успехов Западу удавалось достичь не военными, а дипломатическими и конспиративными методами (устранение в интересах Британской империи императора Павла; активность подрывных масонских структур, вылившаяся в восстание декабристов).

Буквальной репетицией холодной войны XX века можно считать события XIX века, в которых мы видим циклическое воспроизведение того же механизма. После ликвидации всеевропейского континентального диктатора-объединителя (Наполеона и Гитлера), мощь которого сокрушена Россией, наступает период дипломатической и пропагандистской войны. Россия пытается противопоставить западному блоку идею гармонизации мира (Священный союз Александра I, сталинский проект обустройства Европы), однако в ответ она получает жёсткую модель «сдерживания» и осуждения. В XIX веке это ползучее противостояние приводит к поражению в Крымской войне, что заставило русскую власть глубоко осознать своё одиночество в Европе. Фактически события, предшествующие Крымской войне, были самой настоящей квази-холодной войной против России со всем набором лукавства, дипломатических уловок, изощрённой лжи и двойных стандартов.

Во второй половине XX века масштаб этого «сдерживания» и давления оказывается уже всеобъемлющим, сама же холодная война — затяжной, причиной чего становится уязвимость Запада перед русским ядерным оружием. Запад избирает стратегию войны на истощение (war of attrition), и эта стратегия, несмотря на её неоднозначность и большие риски, а также огромные ресурсные затраты, приводит в итоге к сходному результату с победой в Крымской войне, при этом с гораздо более катастрофическими последствиями для России.

Вопреки демагогии западных пропагандистов стратегической задачей СССР и его союзников было не установление социализма во всем мире — это провозглашалось лишь в теории (как неотвратимый результат «законов объективного развития»), — а сохранение собственного статуса в рамках доктрины «мирного сосуществования двух систем». Иной стратегии придерживались страны Запада. Их целью вовсе не являлось «мирное сосуществование двух систем», их цели носили наступательный характер: установление политического, идеологического и экономического контроля над всеми странами[3].

В XIX веке поражение России в Крымской войне привело нашу общественную мысль к парадоксальному выводу: равновесие внутри западной системы вредно для России, неравновесная модель Запада, с борющимися в нем полюсами, полезна России. «Поход против России во время нарушенного равновесия, под руководством одного из величайших военных гениев, державшего в своих руках силы и судьбы Европы, оканчивается полным поражением врагов, — писал Николай Данилевский. — Поход против России во время равновесия, руководимый самыми отъявленными посредственностями, оканчивается полным их успехом, несмотря на то, что Россия стала (материально по крайней мере) вдвое сильнее, чем в 1812 году»[4].

Поскольку противостояние силовыми методами приводило в лучшем случае лишь к временной приостановке экспансии России, а порою даже и ускоряло эту экспансию, Запад к XX веку окончательно предпочел силовым и военным методам борьбы методы подрывные, нацеленные на формирование внутри России, в её обществе и элите мощного союзника, который помог бы Западу разложить страну изнутри. В этом смысле технологии холодной войны прошли поистине многовековую эволюцию.

Если ещё в конце XVIII века «пятая колонна» в России была незначительной величиной, то к началу XX века она становится влиятельной силой, приобретая опасный для Русского государства характер. История повторилась в конце XX века, когда внутри советской системы вызрел целый слой политической и интеллектуальной элиты, полностью зависимой от западной цивилизации, падкой на целенаправленно проводимую Западом пропаганду их образа и стиля жизни. И в 1917-м, и в 1991 году заказчиком и идейным вдохновителем крушения державы выступили институты Запада, а главной разрушительной силой стали сами правящие элиты нашей страны, без поддержки которых Запад оказался бы бессильным (даже с учётом таких факторов, как усталость нашего народа от Первой мировой войны или измотанность СССР гонкой вооружений).

Сталин ещё в конце 40-х годов был обеспокоен фактами нравственной зависимости и ущербности советской интеллигенции пред лицом держав Запада. Эта обеспокоенность вылилась в кампанию по борьбе с «низкопоклонством перед Западом» и с «безродным космополитизмом». Эти кампании были дезавуированы вместе с «культом личности» Сталина, что послужило для части гуманитарной интеллигенции прямым оправданием космополитизма.

США, десятилетиями бившиеся о систему глухой советской обороны, практически не влияли на умонастроения большинства граждан СССР. Очень узкий слой «диссидентствующих» интуитивно отторгался обществом, осуществляя свою деятельность в основном в рамках внешнего агентурного контура и не оказывая существенного воздействия на государство. После гибели СССР отдельные его представители пытались приписывать себе особые заслуги, опять же в основном перед внешней аудиторией. Однако исход холодной войны 1945-1991 гг. решила другая, более мощная сила внутри СССР — верхушка КПСС, которая, по нашему мнению, и в одиночку справилась бы с разрушением страны[5].

Специфика современной ситуации заключается в том, что Запад, уточнив и усовершенствовав свой опыт холодной войны против СССР, обогатив его новейшими разработками, направил полученные социальные и информационные технологии массированно по всем ключевым направлениям своей сетевой геополитической активности. Моделирование, планирование и осуществление субверсий, в том числе готовившихся в прежние периоды, переходит на «поточный метод» («цветные революции» 1.0, «твиттер-революции 2.0»)[6]. Номинально носителем революций (на этапе «1.0», приуроченных к выборам) обозначается средний класс. Фактически ореолом субъекта перемен наделяется молодёжь (youth, juventud, аш-шабаб), общим свойством которой является «клиповое мышление», особенно характерное для поколения «родившихся в интернете».

В тот же период непосредственный аппарат «фабрики революций» преобразуется из отдельных экспериментальных институтов в дифференцированную иерархию, где интеллектуальные центры при высших школах (Oксфорд и Кембридж в Великобритании, Гарвард, Йель, Стэнфорд, Columbia University, Tufts University в США) и военно-стратегических институтах (RAND Corp., Santa Fe Institute, Los Alamos National Laboratories, Lawrence Livermore National Laboratories) осуществляют сбор и анализ информации об уязвимых сообществах, в том числе в рамках партнёрств со структурами диаспор и институтами стран-мишеней, специальные программы при этих центрах (напр. программа «Технологии освобождения» в Стэнфорде) и методические институты (напр. Albert Einstein Institution, Academy of Change, CANVAS) готовят инструкторов; межведомственные целевые структуры (напр. Emergency Action Task Force) вовлекают волонтёров-студентов; специализированные разоблачительные структуры (Transparency International, Center for Public Integrity, Organized Crime & Corruption Report) занимаются сбором досье на элиты для их презентации массам. Обработкой самих элит (политических, научных и культурных) занята другая группа структур, включая международные клубы (The Elders, Mont Pelerin Society, Римский и Мадридский клубы и дочерние структуры), центры межрелигиозного диалога (Inter-Faith Center при Джорджтауне, Abraham’s Vision, Ashoka Foundation), номинально консультативные фонды (Asia Society, Carnegie Endowment), номинально благотворительные движения (ONE, ASMA), спецпрограммы при государственных ведомствах.

Несмотря на неуспешность «белоленточного» протеста в 2011-2012 годах, нет никаких оснований полагать, что методы «революционного» натиска на российскую власть не будут использоваться в дальнейшем. В своих докладах члены и эксперты Изборского клуба занимаются систематической реконструкцией той сетевой и информационной войны, которая не просто готовится, но в неявном режиме уже не один год ведётся против РФ[7]. На данном этапе мы подготовили цикл докладов по новой холодной войне, один из которых освещает технологический контекст обостряющегося противостояния[8], ряд других докладов подробно описывают социально-экономические и экономико-политические составляющие новой холодной войны[9]. Кроме того, целый ряд важных аспектов этой темы освещён в авторских статьях данного цикла, написанных членами и экспертами Изборского клуба. Не устарел также и подход к комплексной стратегии развития России и запуска в ней мобилизационного проекта «большого рывка», изложенный в первом докладе Изборского клуба[10]. Поэтому в данном докладе мы не будем останавливаться на глубоко проработанных нами и нашими коллегами моментах, но сосредоточимся на методологии начинающейся холодной войны и ключевых направлениях политической контрстратегии России.

Наша задача — не упустить главные отличия новой ситуации. С другой стороны, не стоит и преувеличивать эти отличия, потому что опыт нашей истории, в том числе недавнего прошлого, чрезвычайно ценен для нас. Сегодня мы способны зафиксировать ключевые выводы из опыта своих поражений не в последнюю очередь потому, что живо поколение людей, на себе испытавших поражение собственной цивилизации в глобальном геополитическом противостоянии. Дело не в комплексе реваншизма как таковом — дело в остром осознании несправедливости как этого поражения, так и того миропорядка, который победители попытались построить на руинах двухполярной системы.

Безусловно, это другая холодная война, и в то же время это всё та же, старая-новая, исторически перманентная холодная война, в которой нам противостоит тот же субъект, носитель родовых черт англосаксонской политики, наследник западной финансовой олигархии и корпоратократии. Меняются способы воздействия на умы, оргоружейные технологии, «ловушки»; содержание холодной войны, её цели и стратегемы остаются прежними.

 

1. О ГЕНЕЗИСЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ

Нынешняя ситуация действительно похожа на ситуацию 1945-1946 годов по крайней мере одним обстоятельством: понижением порога адекватности у американских политических элит. Насколько серьёзно обстоит сегодня дело, покажет время. Однако складывающееся положение вызывает опасения даже у многих западных аналитиков[11].

Обратимся ещё раз к обстоятельствам 1945 года. В тот момент одним из роковых событий, ускоривших начало холодной войны, стала смерть в апреле президента Рузвельта. Новым главой США должен был стать вице-президент Трумэн, которого Рузвельт не посвящал в тонкости своей дипломатической стратегии. Сложный баланс, который годами оттачивали Рузвельт и Сталин и который был воплощён в решениях Ялтинской конференции, Трумэн не вполне постигал, не принимал и после вступления на пост президента начал стремительно разрушать[12]. В этом разрушении достигнутого консенсуса ему помогал многоопытный британский премьер Черчилль, воспринимавший результаты Ялтинской конференции как оттеснение двумя супердержавами и Британии, и его собственной политической фигуры на второй план мировой политики. Черчилль явился более горячим инициатором холодной войны, нежели американцы. Именно Черчиллем, находившимся на тот момент уже в отставке, было оглашено фактическое объявление холодной войны в марте 1946 года в Фултоне в присутствии президента Трумэна. Черчилль в самых ярких чертах выразил мессианские и гигантоманские претензии на управление миром. Утверждая, что США находятся на «вершине мирового могущества», Черчилль призвал создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке». Употребил он и выражение «железный занавес», восходящее к Геббельсу.

На чём же базировались архитекторы холодной войны в 1945-1946 годах?

 

Вокруг Трумэна сложилась группа людей, которые достаточно сплочённо и организованно подвели президента к его новой линии. Эти же люди в первые годы холодной войны фактически руководили ею, разрабатывая политику «сдерживания», создавая НАТО, Мировой банк и проводя «план Маршалла». Эта группа получила название «мудрецов», в число которых входили Дин Ачесон, Чарлз Болен, Аверелл Гарриман, Джордж Кеннан, Роберт Ловетт, Джон Макклой[13]. Так ли мудры были эти «мудрецы» и насколько хорошо они понимали, к чему подталкивают США и весь западный мир?

 

На поверку холодная война в том виде, как она зарождалась в умах западных политиков, была не только недостаточно мудрой, но и откровенно самонадеянной и прямолинейной, с явными чертами самоослепления и нежелания признавать объективные вещи. К этим ошибкам и самообманам, из которых складывалась новая политика администрации Трумэна, можно отнести следующие:

1. Ставка на монопольное владение атомным оружием (первое испытание плутониевой бомбы прошло во время Потсдамской конференции в июле 1945 года, в ходе которой окрылённый этой новостью Трумэн резко меняет тон в переговорах со Сталиным). Собственно, сама холодная война родилась в значительной мере на основании этой самоуверенности, о которой имеются такие яркие свидетельства, как высказывание американского министра сельского хозяйства Андерсена[14].

2. Неверная оценка СССР как стратегического субъекта, советской элиты — как чрезвычайно агрессивной и идеологически зашоренной. Согласно так называемой «рижской аксиоме», доктрине созданной в Риге до признания Америкой Советского Союза, СССР являлся мессианским государством, нацеленным на мировую революцию, исключающим политические и дипломатические методы для достижения партнёрства с ним и предопределяющим войну на уничтожение. В то же время советология того времени зашла в гносеологический тупик: ожидания советской агрессии отражали страх перед непознанным. Эта своего рода беспомощность перед русскими, признание несовместимости двух миров отражены по-своему у двух современников: писателя Аркадия Гайдара, вложившего в уста «главного буржуина» слова про «непонятную страну, в которой даже такие малыши знают Военную Тайну», и одного из трумэновских «мудрецов» Чарльза Болена, прославившегося афоризмом: «В двух случаях можно определённо утверждать, что мы имеем дело с лжецом: если человек говорит, что может всю ночь пить шампанское не пьянея, и если он говорит, что понимает русских». Эта чрезвычайно красноречивое признание со стороны джентльмена, который изучал Россию в течение многих лет.

3. Своего рода зеркальным отражением этого упрощённого представления о советском проекте стал американский транснациональный либерализм, или «вильсонизм», предполагающий всемирное победоносное шествие американских ценностей и американского образа жизни, обаянию которого другие культуры ничего не смогут противопоставить. В сочетании с манией величия, порождённой обладанием атомной бомбой, такая вера в американское мессианство уже даёт ясное представление о генезисе ранней холодной войны.

4. Ещё одним источником эйфории был контраст между финансовыми приобретениями США и материальными утратами СССР в результате Второй мировой войны: он был поводом для попыток манипулировать Советским Союзом, нуждающимся в финансовой и технической помощи. Платой за такую помощь, с точки зрения команды Трумэна, должны были стать геополитические уступки СССР по всем направлениям и отказ от претензий на сферу влияния, созданную в результате победы в войне. Надо сказать, что в этом пункте стратеги Запада были не очень далеки от истины: СССР действительно был обескровлен и не желал продолжения войны и жёсткой конфронтации[15]. Однако из этого тяжёлого состояния нашего государства были сделаны неверные выводы.

Недооценка русских как нации и СССР как государства имела необратимые последствия: во всех четырёх перечисленных выше пунктах англо-американскими идеологами были допущены серьёзнейшие просчёты, а наша страна, несмотря на тяжёлое положение, на первом этапе холодной войны сумела не только восстановить народное хозяйство, но и разрушить большую часть планов Трумэна, Черчилля и К°.

Советское атомное устройство было испытано в августе 1949 года, что стало шоком для верхушки Запада. Надо сказать, что нереализованность планов нанесения атомного удара по СССР во второй половине 40-х годов была связана не с миролюбием западных держав, а с недостатком числа зарядов, необходимых для действительно ощутимого и действенного урона. До 1948 г., как отмечал председатель комиссии по атомной энергии Д. Лилиенталь, США «не имели ни годных к применению бомб, ни их запасов». Первый план атомного нападения на Россию был подготовлен ещё в ноябре 1945 года под кодовым названием «Тоталити» (для него требовалось 30 бомб, тогда как в наличии имелось только две). Американские военные за четыре следующих года подготовили еще 15 планов атомной войны против СССР, самый чудовищный план «Дропшот», подразумевавший бомбардировку Советского Союза тремястами бомбами, — в 1949 году. Согласно этим планам предполагалось нанесение атомного удара по главным административным, промышленным и стратегическим центрам СССР[16]. Американцы не успели развить своё превосходство до состояния неуязвимости. Поэтому и сама холодная война оказалась столь долгой и не раз на следующих витках своего развития ставила под сомнение возможность победы над СССР.

Отказ от выплаты репараций из Западной Германии, которые были обещаны СССР в Ялте, так же как и отказ от помощи в восстановлении советского хозяйства, с точки зрения американских политиков и финансовых олигархов, должны были сломить волю русских к сопротивлению и заставить их пойти на уступки. Однако ответ СССР на выстраивание западного блока и экономического кордона оказался жёстким. Сталин, исходя из собственной логики, был вынужден изменить свои миролюбивые и лишенные экспансионизма планы и начал сколачивать собственный блок. Он отказался от идеи поощрения умеренного демократического пояса в Восточной Европе и сделал ставку на коммунистов. СССР принудил восточноевропейские страны, в частности, Польшу и Чехословакию отвергнуть американскую помощь по «плану Маршалла», который был объявлен попыткой «изоляции Советского Союза». В ответ, вместо того чтобы сделать шаг назад, Запад пошёл по пути обвинений и эскалации напряжённости.

Тактика «балансирования на грани войны» (Дж. Ф. Даллес) и геополитического давления на СССР оказалась проигрышной по всем направлениям. Новый американский интервенционизм проиграл и в Восточной Европе, где был создан в противовес НАТО мощный военно-политический блок, и в Юго-Восточной Азии, где режим сателлита американцев Чан Кайши пал, а к власти пришли коммунисты. Идея Тихого океана как «американского озера» была похоронена. Победа Мао в Китае в 1949 году — важнейшее геополитическое достижение СССР ранней холодной войны, судьбоносный исторический поворот, сделавший в дальнейшем возможным и рост могущества независимой КНР в конце XX века. В противном случае Китай развивался бы как экономика, системно зависимая от евроатлантической цивилизации и направляемая ею. Не удалось американцам взять под контроль и всю территорию Кореи.

СССР не снижал темпов военно-технического развития, первым испытал водородную бомбу, создал в середине 1950-х годов межконтинентальные баллистические ракеты и вывел в космос первый спутник. США оказались уязвимыми перед смертоносным оружием — это перевело холодную войну в новую плоскость. В 1957 году провозглашается так называемая доктрина Эйзенхауэра—Даллеса, согласно которой Соединённые Штаты присваивали себе право применения военной силы для навязывания своего господства на Ближнем и Среднем Востоке. Со времен Кеннеди Запад окончательно перенес центр тяжести холодной войны в развивающийся мир, сделал ареной силового противоборства мировую периферию.

Уже в самом начале холодной войны на Западе наряду с военным разрабатывался план «мирного» уничтожения соперника. 18 августа 1948 г. Совет национальной безопасности США утвердил Директиву NSC 20/ 1 «Цели США в отношении России». Гриф секретности самый высокий — «Совершенно секретно». Процитируем некоторые выдержки из этого исторического документа: «… нашей первоочередной задачей в мирное время является планомерное ослабление влияния и мощи России при балансировании на грани войны, а также преобразование нынешних сателлитов России в независимые государства, самостоятельно действующие на международной арене… Нашей второй задачей в отношении СССР в мирное время является осуществление тайных операций, направленных на развенчание мифа, который заставляет народы… быть в подчинении Москвы. …Мы не должны рассматривать войну как неизбежность. Мы не должны отрицать возможность достижения всех наших целей в отношении СССР без развязывания войны»[17]. Более того, «мирному» варианту отдавалось явное предпочтение, военный же — не исключался, но только в случае, если не сработает «мирный». Что также весьма интересно: даже после разрушения советского противника холодная война должна продолжаться. Цитируем дальше рассекреченную, но пока ещё не отменённую Директиву 20/1: «…даже если установившийся режим будет некоммунистическим и формально дружественным по отношению к нам, мы должны будем обеспечить следующее:

— отсутствие у подобного режима большой военной мощи;

— его сильную экономическую зависимость от внешнего мира;

— соблюдение им прав национальных меньшинств;

— отсутствие попыток установить подобие железного занавеса при контактах с внешним миром».

Всё это мы наблюдали начиная с 1991 г. Но в директиве есть положения и про 2014-й. Во-первых, это Украина. Ей уделены целые страницы: «В случае с украинцами ситуация иная. Они слишком близки к русским… Тем не менее мы также не должны препятствовать какому-либо независимому режиму на Украине. Украина должна быть освобождена от влияния России, она должна развиваться как самостоятельное независимое государство»[18]. Во-вторых, если возникнет неподчинение на какой-то части СССР, то вариант тоже предусмотрен в виде особых «дипломатических отношений и договорённостей»: «…условия подобных договорённостей должны быть жёсткими и носить явный оскорбительный характер… Они должны быть подобны условиям Брест-Литовского договора».

Параллельно с реализацией Директивы 20/1 развёртывалась гонка вооружений, провоцировались напряжённость и конфликты вблизи границ СССР, нарушалось советское воздушное пространство, территория окружалась сетью военных баз (стратегия анаконды А. Мэхэна). Была запущена тактика изматывания противника. В апреле 1949 г. был образован блок НАТО, цель создания которого чётко прозвучала из уст первого генсека альянса: «Держать Америку в Европе, Россию вне Европы, Германию под Европой».

Нельзя не признать, что НАТО — чрезвычайно удачный геополитический проект США и Британии в эпоху холодной войны, поставивший на многие годы Западную Европу под англосаксонский контроль, вынудивший Советский Союз держать более чем миллионную группировку войск в Восточной Европе, что вело к огромным материально-финансовым затратам.

Дополнительным экономическим бременем для СССР стали расходы на военное сдерживание Китая — прямой результат личного конфликта Хрущёва с Мао, неизбежный после утилитарного пересмотра Хрущёвым государственной идеологии. Разрыв с Китаем, а впоследствии и с Албанией резко ухудшил наше международное геополитическое положение. Морские и воздушные коммуникации Китая и Албании имели большое стратегическое значение для развития обороны нашей страны[19].

В ходе так называемой «разрядки» Запад по-настоящему оценил внутреннюю слабость и духовную несостоятельность советского партийного руководства. Достигнув паритета в ядерном оружии, СССР сдавал позиции на концептуальном уровне, всё больше и больше отдавая инициативу идеологам конвергенции, которая среди американских советологов объяснялась как возможность «задушить противника в объятиях». Серьёзным поражением советской дипломатии был Заключительный акт Хельсинкского совещания в 1975 году[20].

Постсоветская эпоха явилась продолжением прежней политики холодной войны, но имела ряд особенностей. Первая из них: эта война велась в условиях отсутствия сдерживающего противовеса и баланса сил, что полностью развязало руки англосаксонской элите и мировой олигархии в их безудержном стремлении к глобальному господству. Вторая особенность — целенаправленное разрушение системы международных отношений и безопасности, созданных в условиях баланса сил. Третья — вмешательство в дела суверенных государств приняло ранее невиданные масштаб и многообразие, дошло до откровенного цинизма.

В марте 2002 г. своего рода момент истины наступил на форуме стран НАТО и государств‑претендентов в Бухаресте. В условиях деятельного участия России в Антитеррористической коалиции западный блок без особого вреда для своих интересов мог объявить мораторий на приближение военного союза к границам России. Ничего подобного не последовало. Присутствовавший заместитель государственного секретаря США Р. Армитэдж с благосклонностью высказался за вступление в альянс трёх прибалтийских государств — и даже ранее не планировавшихся Болгарии и Румынии.

Нельзя отрицать того, что в 2013-2014 гг. непосредственные поводы к новой холодной войне были даны российским руководством, но эти поводы были даны исходя не из агрессивности и экспансионизма, но из восстановления нормальной позиции, адекватной образу мышления суверенного государства, минимальной твёрдости, без которой РФ оставалась бы бессловесным ассистентом атлантистского произвола. Первым шагом, ясно давшим понять, что Россия возвращается к твёрдости, стала позиция по сирийскому вопросу, готовность не позволить воспроизвести в Сирии ливийский сценарий. Россия не выдала США Э. Сноудена, косвенно приложив руку к его разоблачениям АНБ и западных политических элит, — тем самым излюбленным новейшим символам западного могущества и прогрессивности был нанесён огромный репутационный ущерб. Виртуозная операция по возвращению Крыма, поддержка восставшего Донбасса и ответные санкции на санкции Запада подвели черту под эпохой политической бифуркации. Высокой оценки заслуживает и перестройка информационной работы России в связи с украинским кризисом[21].

 

2. О МЕТОДОЛОГИИ РАЗВЕТВЛЁННОЙ ВОЙНЫ

УПРЕЖДАЮЩАЯ СТРАТЕГИЯ ЗАПАДА

В 1991 г. Ельцин и Буш-старший объявили об окончании холодной войны, и в 1993 г. в российскую военную доктрину был вписан вывод об отсутствии у России внешних противников и военных угроз. А в условиях отсутствия таковых не нужны армия, оборонно-промышленный комплекс, мобилизационная система, оборонное сознание населения.

Между тем в целом термин «холодная война» акцентирует активизацию в определённые исторические моменты геополитического противоборства между цивилизациями суши и моря. Геополитическое противоборство есть непрерывная борьба за контроль над пространством во всём его многообразии (географическое, духовное, ресурсное, экономическое и т.д.).

Западные «союзники» мыслили и действовали именно в этом, геополитически оправданном ключе: увеличивали состав и расширяли НАТО, ориентируя его по-прежнему на Восток, увеличивали военные расходы, задавали невиданные ранее программы вооружений и зорко следили за процессом демилитаризации России. Одновременно с наращиванием военной мощи США в 1990-е и 2000-е годы разрабатывали, апробировали и внедряли в политическую практику новые виды операций мирного времени. В числе таковых отметим следующие.

Комплекс операций по формированию глобального управления — создание миропорядка, где все страны и континенты будут выполнять функции периферии («глобальной деревни»), обслуживающей интересы правящей суперэлиты, корпоратократии и финансового олигархата. Инструментарий для решения этих стратегических задач — превосходящая военная сила, информационно-психологическая сеть воздействия, финансовая система с жёсткой привязкой других валют к американскому доллару, политическая наглость, страхуемая на местах активностью «пятых колонн» и НПО, существующих благодаря системе западных грантов, установление тотального контроля за экономическим, политическим поведением ключевых объектов (сообществ, организаций, предприятий, политически активных фигур).

Операции по ограничению субъектности государств. Цель — разрушение традиционной роли государства в мировой и региональной политике, формирование единого планетарного пространства без границ и самостоятельных национальных правительств, усиление влияния транснациональных структур, регионализация, ослабление ООН и других международных организаций, созданных на государственной основе, замена их «клубными» политическими структурами и форумами (сконструированные и срежиссированные вне международного права «семёрки», «двадцатки», Давосский форум, сеть парамасонских клубов, учреждённых крупными финансовыми олигархами).

Операции по экспорту нестабильности — подогревание длительных вялотекущих конфликтов; наиболее распространённые в конце ХХ — начале ХХI вв. на Балканах, Ближнем Востоке, пространстве СНГ, в Латинской Америке, Африке. Россия столкнулась с ними на Северном Кавказе.

«Операции на основе эффектов» — системная дестабилизация базовых политических, экономических, информационных, инфраструктурных, социальных и военных основ государств посредством «мягкой» силы. В ходе учений Вооружённых сил США и НАТО как следующий этап операции отрабатываются вопросы наращивания «жёсткой» силы по просьбе местных органов власти дестабилизированных районов, определённых политических и социальных групп.

И наконец, выходя за рамки «мирной» ползучей трансформации миропорядка, должна быть упомянута и Концепция быстрого глобального удара (2003 г.), в основе которой лежит внезапный обезоруживающий удар несколькими тысячами высокоточных крылатых ракет по стратегическим ядерным силам и другим особо важным объектам противника с целью воспрещения ответного удара и принуждения страны-объекта (России) к капитуляции. Для страховки от ответного удара развёртывается глобальная система ПРО. Все операции обеспечиваются мощным информационно-психологическим сопровождением и политическим давлением от имени «мирового сообщества».

Прочитывается ещё один процесс (сложная многоходовая операция), не закреплённый в официальных американских документах, — подмена элит в государствах-соперниках. Мы можем наблюдать, как сегодня к управлению странами, международными институтами и политическими процессами приводятся элиты с ограниченным мышлением, самыми низменными мотивами, не способные не только управлять сложными системами, но и не понимающие смысла этого управления, не обладающие методами геополитического анализа и стратегического планирования. Это просто пешки в большой игре глобальных сил. Их приводят к мнимой власти, чтобы создать иллюзию демократии, порядка и заботы о государствах и народах. Подмена ферзей пешками, создание механизмов воспроизводства пешек в политике — надёжный и эффективный способ поставить под контроль страны, внешне кажущиеся суверенными[22].

В целом стратегию военного давления на современную Россию необходимо описать как системную совокупность сложных процедур и технологий идеологического и информационно-психологического воздействия на управляющие центры и уязвимые общественные среды в России, которая лишь на конечном этапе предполагает высокоинтенсивное применение «обычных» вооружённых сил. Весь этот комплекс можно обозначить как стратегию масштабной разветвлённой войны, в которой львиную долю работы возлагают на технологии применения организационного оружия.

Концепция национальной безопасности США 2006 года, одним из названий которой является «упреждающая стратегия», исходит из того, что победы будущего американцы должны одерживать в превентивном порядке, ещё до того, как актуализировалась та или иная угроза (заметим, угроза даже не безопасности США как таковой, а угроза самому превосходству, незамутненному «комфорту» США как супердержавы). Потенциальный противник должен быть заблаговременно вычислен, в нём должна быть осуществлена, желательно без применения обычных вооружённых сил, смена и деинсталляция режима. Основные задачи США предполагают решить в «мирных» сферах: это информационная борьба, дипломатия, борьба через внутриполитические сообщества стран-мишеней, борьба в финансово-экономической сфере, подрывающая способность государства к сопротивлению, и так называемые «поведенческие войны», суть которых — подталкивание к участию в политическом процессе и смене режима широких масс населения страны-мишени. Исчерпывающее описание применяемого оргоружия вряд ли возможно, поскольку сетевые технологии новейших подрывных операций предполагают уникальность каждого сценария, с опорой на культурную, ментальную и конкретно-ситуационную специфику каждого из обществ-мишеней. Вместе с тем в последние годы стали наблюдаться случаи явной «халтуры» в разработках американских сценариев подрывной работы, когда применяемые методики в разных странах исполнялись как «под копирку»[23].

Одной из ключевых характеристик холодной войны является стремление сторон нанести поражение противнику или добиться стратегического превосходства на как можно более ранней стадии развития «конфронтационной спирали». Именно поэтому мы наблюдаем стремительно растущую мировую «конфликтность», которая является прямым следствием системного кризиса мирового хозяйства, в центре которого находятся Соединённые Штаты Америки.

Постепенным продвижением НАТО на восток, созданием плацдармов своего влияния в Восточной Европе и на Кавказе Запад целенаправленно осуществляет взлом естественных геополитических границ, вторгается в зону влияния России. Силовым фоном и условием холодной войны является «обвешковывание» России системой военных баз, выдвижение к границам России стратегических наступательных систем ПРО.

ОТВЕТНЫЕ ШАГИ РОССИИ В СФЕРЕ ОСНАЩЕНИЯ И ПОДГОТОВКИ ВООРУЖЁННЫХ СИЛ

Каковыми же должны стать наши ответные шаги в военной сфере на угрозу погружения мира в новую холодную войну? Попробуем разобрать важнейшие моменты.

Возобновление и удержание стратегического паритета — важнейший параметр государственной устойчивости в новой холодной войне

Угроза глобальной ракетно-ядерной войны, доминировавшая в эпоху недавнего открытого противостояния двух мировых социально-экономических систем и блоков — СССР и США, ОВД и НАТО, — в целом ослабла. США сегодня стремятся максимально исключить применение своими противниками ядерного оружия и других видов оружия массового поражения, поскольку демографический порог «неприемлемого ущерба» для их вооружённых сил чрезвычайно низок и исчисляется на уровне от десятков тысяч (в случае «локальной войны») до миллиона (в случае «большой войны») человек. Определённые угрозы подобного формата гипотетически исходят сегодня от других ядерных стран: КНР, Израиля, Пакистана и некоторых других. Но реальная угроза массированного ракетно-ядерного удара по территории России на ближайшие десятилетия сохранится лишь со стороны США и их союзников. При этом вероятность такой войны на данном этапе можно считать минимальной в силу сохранения Россией своего стратегического ядерного потенциала и потенциала гарантированного нанесения ответного ракетно-ядерного удара. Всё это делает ядерное оружие потенциалом «последнего аргумента» и объектом непрерывного военно-технического соревнования сверхдержав в попытках нейтрализовать этот силовой фактор. При этом в локальных и местных войнах тактическое оружие приобретает новый приоритет.

В то же время в последние десятилетие США и страны НАТО активно разрабатывают концепцию обезоруживающего неядерного удара по системам управления и стратегическим ядерным силам России такой силы и масштаба, который полностью исключал бы возможность какого-либо ответного применения российского ядерного оружия с нанесением США «неприемлемого ущерба»[24].

Непропорциональный ответ — военные системы будущего

Одним из самых эффективных ответов на военные угрозы США и НАТО сегодня является разработка и внедрение в оборонной сфере новейших технологий и принятие на вооружение систем, позволяющих компенсировать превосходство США и НАТО, достигнутое в 90-е годы и удерживаемое на протяжении последнего десятилетия. Сегодня сложилась уникальная ситуация, при которой, с одной стороны, окончательно определены параметры военных технологий ближайшего тридцатилетнего цикла и самая передовая армия мира — американская армия — активно вступила в фазу нового перевооружения, а армии НАТО только готовятся к вступлению в этот цикл; а с другой стороны, российский ВПК после многолетней деградации и упадка снова выходит на пик своих технологических возможностей. При этом в мире произошла диверсификация доступа к упреждающим технологиям. Если во второй половине XX века самые передовые технологии были сосредоточены в двух противостоящих блоках и защита доступа к ним являлась частью холодной войны, то сегодня на рынке наукоёмких технологий произошли серьёзные подвижки и передовыми технологическими державами выступают такие страны, как Китай, Индия, Корея и ещё целый ряд стран. Это позволяет российскому ВПК получать доступ к необходимым технологиям и комплектующим и, как следствие, сосредоточиться на разработке самых современных опережающих систем вооружений, сводящих на нет былое превосходство США и НАТО.

При этом необходимо отдавать себе отчёт, что плодотворная работа по созданию и внедрению новых военных технологий требует радикального изменения отношения к науке как таковой[25].

Главные направления дальнейшего развития:

— углубление и совершенствование методологии информационного обеспечения и управления войсками, авиационно-космическими и морскими ударными группировками, когда все информационные потоки «завязываются» в единую автоматизированную систему и управление боем осуществляется в реальном масштабе времени;

— создание новой роботизированной боевой техники (от беспилотных летательных аппаратов — БПЛА, до управляемых на расстоянии роботов-«пехотинцев» и роботов — боевых машин);

— разработка разнообразного ударного оружия высокой точности;

— разработка гиперзвуковых управляемых беспилотных летательных аппаратов, против которых пока не существует эффективных средств ПВО;

— разработка микроволнового, кинетического и лазерного оружия; сегодня прототипы этого оружия проходят лабораторные испытания, и их появление в арсеналах возможно уже в течение следующего десятилетия;

— разработка и совершенствование технологий «стелс» — невидимости в различных диапазонах, в том числе и в оптическом.

 

ВОЙНА ИНФОРМАЦИОННЫХ И МЕНТАЛЬНЫХ ВИРУСОВ

Информационно-психологическая война не является изобретением ни XXI, ни даже XIX века. Тактику старых разведок и подрывных организаций современные теоретики осмыслили в концепции меметического оружия. Тактику «право-левой игры», восходящей по крайней мере к политике средневековой Венеции, а также Ордена иезуитов, сегодня осмысляют в терминах sock puppet revolution, которые стали особенно актуальны в свете событий, произошедших в арабском мире и получивших общее название — Арабская весна, где «меметическое оружие» стало основным фактором воздействия.

Меметика (memetics) — как наука о подражании и о мемах (memes) как единицах подражания — может заниматься такими явлениями, как мода в целом, определённый тип и стиль одежды, музыки, идеи, политические убеждения, религиозные воззрения, конкретные социальные практики, виды развлечений и т.д. [26] Особой остроты придаёт причастность масс к тому, что разрушает устои, отменяет старое, ломает сложившиеся стереотипы, изменяет социальное поведение. Именно это ощущение сопричастности толкает человека к тому, чтобы включиться в процесс распространения, ретрансляции деструктивных и «прогрессивных» мемов. По мнению разработчиков этой технологии, «сражение XXI века — это бескровное сражение между информационными червями».

Если некий мем берётся на вооружение мощными институтами, в частности, спецслужбами и СМИ, он ретранслируется по медийным каналам и способен вызывать огромный резонанс. Меметическая война может привести к тому, что рухнет экономика той или иной страны, возникнет и прокатится по ряду стран волна погромов, протестов, революций, вплоть до смещения действующей власти. Такие мемы уже определяются понятием «медиавирусы», подробно разработанным в книге Дугласа Рашкоффа[27]. Здесь чистым объектом их применения является влияние на результаты выборов, на смену общественных убеждений, их переориентации в пользу западных ценностей, в том числе на смену государственных режимов. Чем более раскрепощено, открыто, податливо, в конце концов, просто морально разложено общество, тем оно более подвержено воздействию со стороны медиавирусов.

Важно отметить, что в ситуации отсутствия доминирующей идеологии и вообще какой-либо идеологии на её место становится то, что является предметом массовой серийной сетевой ретрансляции. Меметический контекст становится квазиидеологией на каждый текущий момент, что избавляет современную социальную систему от необходимости в разработке и внедрении базовой, фундаментальной идеологии, придавая обществу текучесть. Квазиидеологии удобны тем, что их можно легко менять и забывать.

Одной из методик новейших революций является реализация относительно быстрых сценариев «право-левой игры», позволяющих вовлекать в разрушительные процессы большие массы людей и носителей различных идейных течений. «Sock puppet revolution» — это качественный апгрейд цветных революций[28]. Характерно, что огромную роль в этих революциях играют в том числе и такие силы, которые принято демонизировать на самом Западе, как то: правые радикалы (Украина) или исламисты (мусульманские страны). Общественное мнение и настроение в средах формируется небольшой, довольно локальной группой людей, находящихся, возможно, в одном центре, но тем не менее у каждого отдельного юзера сети создаётся ощущение, что это именно он и есть движущая сила революционных изменений в обществе. При виде единодушия среди остальных участников, у него складывается определённое настроение, основанное на том, что его собственные настроения, мысли, оценки — общий тренд. В результате возникает эйфория сопричастности и иллюзия солидарности между единомышленниками.

Ставшее главным участником мировых скандалов Агентство национальной безопасности (АНБ), установившее, по словам его бывшего сотрудника Эдварда Сноудена, тотальный контроль над всем человечеством, вовлечено в процесс глобального сетевого управления самым непосредственным образом. Перехваченная и записанная АНБ информация автоматическим образом сегментируется и обрабатывается. Суммируя полученный контент и выделяя в нём ключевые повторяющиеся смысловые группы, АНБ получает картину интересов и настроений всех пользователей исследуемого сегмента. С помощью такой обработки можно понять, какие взгляды и социальные тенденции преобладают в тех или иных государствах, социальных пространствах и даже локальных социальных группах. Проанализировав соответствующий объём, можно понять, каким образом можно «зайти» в это сообщество, с какими тезисами, смысловыми и мировоззренческими посылами можно начать формировать нужный контекст в том или ином государстве. Целый ряд западных мозговых центров исследует поведение и особенности сетевой среды в потенциальных странах-мишенях, в частности, этим занимается Беркмановский центр при Гарвардской юридической школе.

Безусловно, у России сегодня нет средств и ресурсов для симметричного ответа на подобные вызовы. Соответственно, в начинающейся новой холодной войне придётся прибегать к методам асимметричным и в первую очередь необходимо подвергнуть ревизии бытовавшие до сих пор представления о национальной безопасности, состоянии политических элит и поведении неправительственных организаций, сеть которых создавалась Западом на территории России еще в 90-е годы.

В то же время мы можем с достаточной степенью точности предвидеть содержание той меметической войны, которая готовится против России, тем более что ряд «козырей» этого замысла уже предъявлен на Украине в ходе Майдана 2014 года и последующей антироссийской информационной кампании.

Утверждения о внеидеологичности и «всеядности», содержательной относительности современной транснациональной сети, из которой рождаются новейшие протестные течения и революции, являются маскировкой подлинного положения дел. Если проанализировать проходящие по всему миру «цветные революции», молодёжные протестные акции, повестку множества работающих на «демократизацию» всего мира НКО и ряд идей, уже вошедших в официальный мэйнстрим в виде норм и законов в некоторых западных странах, можно выделить составные части этого мировоззренческого стереотипа — отрицание любой иерархии, освобождение от авторитетов (государственных, военных, религиозных), семейных ценностей, экологизм (как доктрина равенства «прав природы» над правами человека и даже приоритета над последними), защита сексуальных и этнических меньшинств, антиклерикализм, информационная прозрачность, оборачивающаяся тотальной электронной слежкой, и, в конечном счёте, отказ от суверенитета государства в пользу глобальных наднациональных структур. В обязательном порядке присутствует указание на то, что уже отжили, не подходят для современной жизни и полностью дискредитировали себя все структуры, характерные для национального государства, — вертикаль власти, традиционные институты, такие как церковь, семья, система образования.

Практический итог Арабской весны был двойственным: операция в Сирии завершается провалом; запланированная серия «революций 2.0» в странах Юго-Восточной Азии не осуществляется; озвученное (2011) таргетирование России оборачивается «пшиком» Болотной площади. Раскол в истэблишменте США (первая яркая манифестация — эпизод с убийством посла в Ливии К. Стивенса в сентябре 2011) и нарастающие экономические проблемы блокируют реализацию важнейшего принципа «мягкой власти» по Дж. С. Наю — убеждения цивилизаций-мишеней в превосходстве американской модели. Этот провал в самих США отражается выходом на политическую сцену республиканцев-изоляционистов, фактически раскалывающих свою партию на сопоставимые лагеря.

На этом этапе практика геополитических манипуляций ограничивается в географии и сводится: а) к поддержанию мятежей на уже «революционизированных» пространствах, б) к прицельной субверсии полюсообразующих государств, особенно вовлечённых в альтернативные модели глобального финансового управления, в) к прицельному выбору «слабых мест» цивилизаций для создания новых долгоиграющих территорий хаоса.

Для всех вышеназванных целей прежний анархо-либеральный сценарий суррогатной революции неэффективен. Затяжное поддержание хаоса требует вовлечения этнических и религиозных стереотипов — что тем актуальнее, чем ближе регион-мишень к традиционному обществу. Поэтому выдвигается новый анархо-националистический сценарий, особенно эффективный в культурно неоднородных социумах, где он программирует переход мирного протеста в горячую фазу и быстрое созревание локального образа этнокультурного врага, подлежащего физическому уничтожению. «Наведённый» образ будущего, рассчитанный на аудиторию с таким же клиповым, но «этнически сознательным» мышлением, представляет собой такую же утопию, как и анархический «рай» хиппи 1968-го и площади Тахрир 2011-го. Примером могут служить программные принципы украинской организации «Третья позиция», влившейся в «Правый сектор»: национализм, социализм, интегральная экология, культурный традиционализм и самоуправление. Идол вооружённой революционной аудитории, Степан Бандера, также соответствует именно национал-анархистскому политическому профилю.

В свою очередь, иракская ИГИЛ (чья образная агитация в интернете у ряда европейских авторов вызвала ассоциации не с фундаментализмом, а с дадаизмом — т.е. с художественной богемой) спровоцировала курдское движение за самоопределение и способствовала реактивному сплочению враждующих монархий Залива — особенно когда выяснилось, что курдская тема почему-то живо интересует Израиль.

Сопоставляя управляемые национал-анархические движения с другими видами организационного оружия, можно отметить следующие отличия:

× национал-анархические проекты внедряются в регионах, где в геополитике разыгрывается ресурсная карта (для манипуляции как правительствами, так и добывающими ТНК);

× в отличие от либерал-анархических аналогов, национал-анархические движения формируются из периферийной, а не столичной люмпенизированной молодёжи;

× структурами-предшественниками национал-анархических движений являются общественные военизированные формирования, оснащённые исторической и псевдоисторической мифологией с комплексом «мании величия»;

× национал-анархические подрывные движения программируются на захват крупных территорий, стратегических объектов и запасов оружия массового уничтожения;

× ещё одним отличием национал-анархических суррогатных революций от либерал-анархических является бо́льшая степень «анонимности». Если США публично признавались в авторстве «цветных революций 1.0» и Арабской весны после достижения их результатов, то причастность к национал-анархии не афишируется — и по причинам облегчения создания очередной «коалиции» для поддержки США в новых конфликтах, и ради сохранения у национал-анархической массы иллюзии самоценности, амбиций и притягательности для ещё не вовлеченных в её орбиту сообществ.

Комбинация партизанских методов с организованной военной тактикой иногда описывается термином «гибридная война». Однако в украинском кризисе ведение гибридной войны приписывается как раз России, и этот аргумент командующий Объединёнными силами НАТО в Европе Филип Брэдлав приводит для объяснения нецелесообразности введения войск НАТО на Украину[29]. Точно так же термин «гибридная демократия» является оправдательным словесным изобретением Freedom House для тех государств, где многопартийная система «парадоксально» сосуществует с нелояльностью Западу (прежде всего, для Ирана).

Разнобой в понимании «гибридности» закономерен, поскольку это определение является сугубо техническим. Представляется более важным обогащение нашего понятийного аппарата содержательными терминами, описывающими внутреннюю логику разветвлённой войны. Так, в мэйнстримном языке аналитики не используется термин «право-левая игра» («разделяй и властвуй» — техническое выражение), в русской терминологии отсутствуют адекватные аналоги общепринятых английских предикатов allege («прикидываться»), mislead («сбивать с пути»), hoax (запугивать втёмную, внушать фобии), понятий complexity («хаос» — очень неточно); proxy; false flag (относится не только к организациям, но и к операциям, например, крушение «Боинга» на Донбассе); pressure group, bludgeon (структуры-рычаги, пример — ИГИЛ, представляющий собой не просто lever — рычаг, но именно bludgeon — грубый инструмент, «дубинку»), dupe, stooge (втёмную используемые структуры-марионетки). Богатство английского языка манипулятивными образами — наследие англосаксонского опыта управления зависимыми народами. В то же время русское «жупел» образнее, чем английское bogey; «заблуждение» — чем delusion, «смута» — чем ferment; очень инструментальны и внятны термины «организационное оружие», «сетевое сопротивление», но они не стали ещё общепринятыми, как и понятие «информационно-психологическая оборона».

В случае разворачивания внутри России подрывных операций, нацеленных на смену режима, следует ожидать «раскачивания» право-левой игры вокруг фундаментального вопроса деструкции российского государства — вопроса о внутрироссийской русофобии. С одной стороны, русофобия может целенаправленно разжигаться и культивироваться в социальных средах, склонных к ней по своей ментальности. С другой стороны, русофобия может провоцироваться через намеренное нагнетание ксенофобских акций и манифестаций со стороны русского националистического радикализма. Так или иначе, русофобия, как детонатор взрыва российской стабильности, является необходимым элементом деструктивной стратегии[30].

Сегодня стратегия внутреннего расшатывания РФ может осуществляться по следующим ключевым направлениям:

§ рост национал-анархического молодёжного движения с либеральной прививкой (напоминающего радикалов Евромайдана, но с российской спецификой, в частности, с сильным элементом этнической ксенофобии);

§ в пику ему будет подогреваться русофобия у всех либеральных страт общества (в том числе и русских по происхождению лиц исходя из их корпоративной солидарности с жертвами «погромов» — уже сейчас на информационных ресурсах наших либералов можно видеть феномен интеллигента, отрекшегося от русскости, устыдившегося своей русскости);

§ рост социального протеста левопатриотического толка, идущего на смычку с национал-анархистами;

§ русофобия у представителей сообществ-жертв (мусульмане, иммигранты, трудовые мигранты из других регионов, представители диаспор и др.);

§ искусственно провоцируемая межэтническая напряжённость на границах этнических анклавов и в районах смешенного проживания диаспор и коренного населения;

§ поддержка радикального исламского подполья;

§ поощрение этнократических элит в республиках-автономиях;

§ поощрение ряда специфических ущемлённых меньшинств в мегаполисах.

 

3. О НАСТУПАТЕЛЬНОЙ ДОКТРИНЕ РОССИИ В МИРЕ

В условиях холодной войны информационно-идеологическая сфера работает на 4 основные группы аудиторий — это:

1) внутренняя аудитория (и здесь задача состоит в защите цивилизационного суверенитета от внешней идеологической агрессии);

2) аудитория стран — геополитических противников (в данном случае это страны Запада) — собственно население данных стран, которое неоднородно по своим взглядам и включает как сомневающихся, колеблющихся, так и тех, кто является противником неолиберальной американской гегемонии (даже и в самих США), а потому в той или иной степени разделяет\принимает позицию России или как минимум видит всю одиозность и лицемерие русофобской медийной кампании;

3) непосредственные инициаторы, сторонники и участники идеологической холодной войны (антироссийски настроенные политики, эксперты, дипломаты, журналисты и т.п.), а также манипулируемые ими массы;

4) аудитория стран и народов — «внешних наблюдателей». Это самая большая группа, включающая практически все «незападные» регионы мира — Латинскую Америку, Африку, Ближний Восток и Юго-Восточную Азию, Индию и др. Люди в этих странах внимательно смотрят на дуэль России и Запада и ждут от России успехов в этой борьбе. Но их симпатии и лояльность возможно завоевать лишь в случае результативной политики и предъявления доказательств дееспособности России как геополитического и идеологического субъекта.

Ответная сетевая стратегия формирования общественного мнения в государствах-оппонентах должна быть в первую очередь обращена к обществу, а не к элитам (категория 2). Важнейшим направлением информационной работы должна стать апелляция к тем обществам, которые отторгают западное цивилизационное, экономическое, интеграционное воздействие и обращают свой взор на сохранение собственной идентичности, которая размывается глобализацией (категория 4).

Основой для российских технологий «мягкой силы» сегодня способен стать российский динамический консерватизм, протягивающий руку поверх культурных, религиозных, языковых и цивилизационных барьеров, то есть выступающий не как национальное, а как универсальное мировоззрение[31]. Динамический консерватизм означает в современном идеологическом пространстве построение такой модели, которая позволила бы увидеть в ней носителям разных традиций своего защитника, мировоззренческого гаранта от глобальной нивеляции. В своей крымской речи президент Путин обратился напрямую не к зарубежным политикам, а к зарубежным аудиториям с призывом понять Россию. Это был знаковый жест — Россия ищет понимания не у политического бомонда западных стран, а у их граждан.

Если определить ценностный вектор консервативного сопротивления, который сегодня может предложить Россия, в наиболее общем виде, то он направлен против трёх ключевых трендов:

а) против десуверенизации, когда в правовой сфере над нормами национального государства главенствуют международные, в экономической — ключевую роль в экономике играют транснациональные корпорации, в социальной и информационной сфере международные организации занимаются «ценностным переформатированием» ментальности и культурных традиций;

б) против дегуманизации — то есть против «слома» культурных и цивилизационных основ, на которых строится само понимание человека, против трансформации человека и в биологическом, и в социальном смысле в совершенно иное существо, против трансформации представлений о добре и зле;

в) против создания кастового общества — против того, что под лозунгами защиты отдельных групп общества на самом деле происходит его максимальная фрагментация, и оно превращается в хаотическую мозаику таких групп вместо единого органического целого; против углубления имущественного неравенства на уровне целых стран и регионов, деления мира на полноценные и неполноценные нации; против атомизации общества с его дальнейшей массификацией, то есть против расщепления культур и превращения новых поколений людей в легко манипулируемое «глобальное стадо».

Все эти тренды приводят к «взлому» тех культурных и цивилизационных основ, на которых должно строиться общество с точки зрения подавляющего большинства людей, а в пределе — к «расчеловечиванию», то есть трансформации человека как устойчивого биосоциального типа. Консерваторы расценивают такой «прогресс» не как благо, а, напротив, как деградацию относительно тех идеалов гуманизма, которых достигла цивилизация в предыдущие эпохи.

Россия может предложить миру целый набор универсальных консервативных ценностей.

Консервативное понимание личности и свободы

Справедливость — ключевая сверхценность России (в том числе и справедливость мироустройства)

Моральная правота перед лицом глобального лицемерия и двойных стандартов

Сакральность суверенного государства-субъекта в противовес «сервисному государству»

Отрицание необратимости торжества евроатлантической модели глобализации, открытость к многополярному миру с принципиально разными доктринами развития[32]

Признание семьи (брака мужчины и женщины с рождением и воспитанием детей) как главенствующего института воспроизводства человека в его духовной сущности

Модель хозяйства достатка в противовес моделям сверхпотребления и homo economicus

В высшем своём концептуальном проявлении холодная война ведётся в области смыслов, этических и эстетических ценностей, метафизики, кристаллизующихся в ходе тысячелетнего развития культур. Поэтому для планомерного противодействия противнику необходимо заново выстроить и отточить собственную картину мира с выверенными пропорциями «добра» и «зла», «своего» и «чужого», «высшего» и «низшего».

Базовые установки и идеалы нашей картины мира должны быть достаточно просты и пригодны для адекватного перевода на другие языки, с учётом специфики инокультурного восприятия. К ключевым узлам тезаурусной модели русского мировоззрения можно отнести целый ряд понятий-концептов, таких как:

× Правда

× Истина

× Суверенность

× Свобода

× Личность

× Человек

× Общество

× Традиция

Запад использует в своей официальной пропаганде морально устаревшие штампы, созданные ещё в середине XX века и даже ранее. Во многих идейных спорах необходимо забирать у оппонента его идеальные концепты и разворачивать их против него. Так можно противопоставить неолиберальной доктрине более глубокие трактовки:

1. Вместо «прав человека» — «правду человека»

2. Вместо «свободы»-эмансипации — «свободу»-самостояние

3. Вместо «личности» индивидуализма — «личность» солидарности

4. Вместо «демократизации» — подлинное народовластие (власть большинства и свободу народов)[33].

Современный русский консерватизм способен стать стержнем, притягивающим здоровые силы и слева, и справа. Но чтобы создать жизнеспособную коалицию для развития, необходимо жёстко отделить зёрна от плевел.

В пику западному неолиберализму наш консерватизм сегодня может предложить продолжение настоящего социального и технологического развития, а не его имитацию. Но консерватизм увязывает развитие с преодолением социальной апатии, цинизма и паразитизма, с деструкцией общества аномии, с отторжением беспочвенности, космополитизма, хотя бы последний и являлся в романтическом ореоле «любви ко всему человечеству». Для того чтобы развитие было полноценным и гармоничным, необходимо пресечь лицемерие двойных стандартов, за которым скрывается недобросовестная конкуренция со стороны более богатых и социально преуспевших, в том числе и со стороны государств и корпораций, обладающих преимуществами в нынешней системе международных отношений.

Уже сегодня очевидно, что США направляют свои усилия на ослабление ЕС как независимого субъекта, и главная цель здесь — потенциальная ось Россия—Германия. В последней работе Збигнева Бжезинского «Стратегическое видение: Америка и кризис глобальной власти» одной из задач проекта «Большой Запад» названо предотвращение альянса России и Германии. Это устраивает далеко не всех немцев — достаточно обратить внимание на разворачивающуюся в ходе украинского кризиса внутригерманскую общественную дискуссию о так называемых «Putin-versteher» или «Russland-versteher», то есть тех, кто с пониманием относится к политике России и Путина. Немецкая пресса не может отрицать, что в Германии таких людей немало. В качестве причины подобных симпатий указываются, в том числе, критическое отношение к стратегии НАТО и широко распространённый в Германии на бытовом уровне антиамериканизм.

В «старой» Европе идеи консервативного диалога могут найти понимание в романских странах — Италии, Франции, Испании, каждая из которых имеет свою историю отношений с Россией. В «новой» Европе наибольший интерес представляют относительно самодостаточные и культурно близкие страны, объективно заинтересованные в партнёрстве с Россией — прежде всего Словакия и Болгария. Безусловно, при долгой и последовательной войне смыслов новый русский консерватизм получит и большую поддержку на американском континенте, в том числе внутри США[34].

Массовое сознание Греции прямо противоположно греческой политической элите, которая, по сути, является ставленницей западных парамасонских и финансово-олигархических структур и втягивает свой народ в неравновесную, конкурентно проигрышную систему взаимоотношений с метрополией. На примере Греции можно ясно видеть, что России в таких странах нужны вовсе не пророссийские течения — достаточно того, если в Греции усилятся евроскептические, антинатовские, антидеградационные прогреческие течения и, опираясь на «русскую повестку», достигнут способности к созданию политической коалиции. Сказанное справедливо и в отношении многих других стран. (Подробнее тему Европы суверенитетов, «Европы Отечеств» см. в следующей главе.)

У консервативной идеологии сегодня возникают имиджевые преимущества, которых никогда ранее не было. До нынешнего времени концепция освобождения от навязываемых государством, обществом или религией ограничений всегда была программой борьбы неких прогрессивных групп, уступающих при этом по силе Системе. Имидж оппозиционера, революционера, смелого борца против явно превосходящего его по всем параметрам противника традиционно вызывает симпатию. Сегодня «быть против» и быть «борцом против Системы» — значит как раз быть консерватором. Фактически сторонники консервативных ценностей могут получить в Европе и во всём мире столь привлекательный (особенно для молодёжи) имидж борцов с тоталитарной системой.

Мир устал от гегемонии одного видения будущего и ждёт альтернатив. Нужны не только факты, поданные с российской интерпретацией в формате информационного агентства или телеканала. До зарубежного экспертного сообщества должны доходить концептуальные разработки российских экспертов, публицистов, учёных, которые способны представить интуитивно понятные «позиции России» как целостную серьёзную модель мировой истории, политики и экономики. В нашей науке и общественной мысли мы имеем солидный багаж хорошо разработанных подходов, которые могут создать необходимое интеллектуальное поле для общемирового диалога. В рамках подобного диалога может и должен быть поставлен вопрос о разработке альтернативных моделей антидеградационного развития и, в частности, доктрины альтернативной глобализации, адресованной не ограниченному географическими, религиозными или этническими рамками социуму, но всему человечеству[35].

 

4. РУССКАЯ КОНТРИГРА

Заказчики новой холодной войны не вполне совпадают с государством США и блоком НАТО. В то же время США и Евросоюз, конкретные отрасли бизнеса и корпорации западной цивилизации, безусловно, представляют собой основную «кормовую базу» этих заказчиков. Их связь с Госдепом и с ЦРУ более чем однозначна. Используя технологии и методы без всяких правил и моральных ограничений, поджигатели войны заслуживают того, чтобы получить ответ также вне правил и без ложного гуманизма.

Важнейшим условием победы России как цивилизации в новой холодной войне является своя «право-левая» игра. До сих пор она активнейшим образом велась центрами Запада против нас, с её помощью были разрушены Российская империя и СССР[36]. В 2011-2012 гг. произошла попытка объединить неолибералов с частью левых и частью националистических сил в рамках так называемого «белоленточного» движения.

Российская империя не вела никакой активной игры и контригры с политическими силами вне страны. Такую игру вёл СССР, но это была полностью левая игра, предполагающая поддержку в основном коммунистических партий и близких к ним «прогрессивных сил», что было определено идеократической природой советского строя. Теперь, когда набирает обороты новая холодная война, пришло время начать свою контригру, основанную на задействовании разных идей, смыслов и течений. Современная Россия имеет в этом отношении абсолютную свободу манёвра. Она может вести право-левую игру, не будучи связана какими-то соображениями узко идеологического характера.

На этом поле Россия могла бы позиционировать себя как страна, стоящая над старыми, во многом «отработанными» идеологиями. Новые реалии постиндустриального (информационного) общества требуют преодоления узких идеологических рамок, характерных для прежней фабрично-заводской эпохи с её жесткой пирамидальной системой управления «сверху вниз».

К примеру, сегодня весьма значимую роль в политической жизни Европы начинают играть партии, которые трудно отнести как к левым, так и к правым[37]. В этом плане могут быть весьма полезными т.н. «национал-революционные», «третьепутистские» движения в Европе, такие как «Антикапиталистическая сеть», «Социал-республиканское движение», «Новое сопротивление» и др. Данные течения вдохновляются трудами классиков европейского нонконформизма. В настоящий момент очень многие национал-революционные группы и движения поддерживают Россию в связи с событиями на Украине.

Важнейшим сегментом европейского политического пространства являются этнонационалисты, выступающие за независимость или автономию различных этнических регионов (Шотландии, Каталонии, Корсики, Венето и т.д.) Они объединены в собственный Интернационал — Европейский свободный альянс (ЕСА). В настоящий момент он включает в себя 31 партию и представлен 7 депутатами в Европарламенте. ЕСА выдвигает оригинальный проект создания «Европы регионов», которую бы составляли не нынешние 25 крупных стран, а 50-60 более мелких стран-регионов. Это направление представляется чрезвычайно важным в плане ведения политической игры. «Европа Отечеств», «Европа народов» — эти положения де Голля и «новых правых» вполне приемлемы для всех националистов — и тех, кто ориентирован на усиление национальных государств, и тех, кто стремится к созданию новых образований.

Следует внедрять представление о том, что именно Россия выступает за настоящую свободу, которая предполагает наличие национального суверенитета («свобода наций»). Именно его и пытаются ликвидировать как брюссельские еврократы, так и атлантисты, выступающие в качестве агентуры элит США. Здесь крайне необходимо обратить внимание на стремительно разворачивающийся процесс трансатлантической интеграции. Уже в 2015 году США и ЕС создадут зону свободной торговли. Летом 2013 года по этому вопросу начались полноценные переговоры, целью которых является создание мощнейшей геостратегической конструкции — «Трансатлантического торгового и инвестиционного партнёрства». При этом сама интеграция будет проходить не только в экономике, но и в политике. Ещё в 2009 году Европарламент проголосовал за создание «Трансатлантического политического совета». Предполагается также создание парламентской «Трансатлантической ассамблеи». Одну её половину составят европарламентарии, другую — конгрессмены США.

Необходимо всячески акцентировать внимание на теме «трансатлантической» интеграции, подчёркивая, что она усиливает как американскую гегемонию, так и наднациональные элиты, стремящиеся к ликвидации национальных различий, обесцениванию, а потом и демонтажу всех суверенитетов.

В этой связи важно взять за основу мысль, что, в конечном итоге, и США выступают как орудие структур, которым совершенно безразличны американские национальные интересы, а сами Штаты используются как таран, устраняющий препятствия для установления «мировой власти». Само «Трансатлантическое партнёрство» способствует дальнейшему ослаблению всех национальных государств, создавая новые, ещё более благоприятные условия для их соединения в одной вненациональной общности. Россия с её программными установками на взаимодействие с европейцами, выступает как апологет сохранения суверенитетов[38].

Тема политических свобод тесно связана с т.н. «политкорректностью», которая на Западе давно уже превратилась в особую форму подавления инакомыслия. Под предлогом защиты интересов разнообразных меньшинств осуществляется давление на тех, кто пытается так или иначе привлечь внимание общественности к реальным интересам и нуждам большинства. Поэтому следует всячески показывать своё неприятие «политкорректности», требуя защитить людей, отстаивающих политико-экономические интересы большинства, его традиционные духовно-нравственные ценности.

 

В плане «игры» на американской «доске» упор можно и нужно делать как раз на разоблачении «транснационалов», которые подчиняют американских политиков (бюрократов) и заставляют их ввязывать страну в ненужные её народу авантюры. Америка находится в плену у финансовой плутократии, которая и является главным врагом. Большое значение имеет поддержка именно сетевых движений типа «ОккупайУолл-стрит», выступающих против финансовой олигархии и объединяющих людей самых разных взглядов[39]. Опять-таки речь идёт не о ныне существующих движениях как таковых (спонсоры и режиссёры которых сомнительны и иногда могут оказаться теми же субъектами, что и спонсоры «право-левой» игры в России и на Украине), но о самой тенденции к зарождению движений нового типа, о соединении самых разных идеологий, о крайне перспективном идеологическом синтезе.

Сейчас, в связи с событиями в Фергюсоне, много говорится о расовых и этнических противоречиях в США. Безусловно, данные противоречия важны, но в право-левой игре они должны органично сочетаться с движениями протеста, бросающими вызов элитам США.

В США есть сильные сепаратистские движения[40]. Одним из наиболее перспективных такого рода движений в США является латиноамериканское движение, поддерживаемое Мексикой. При обострении холодной войны Россия и её союзники могли бы оказать поддержку революционной идее о создании из четырёх штатов США западнее реки Миссисипи «Новой Мексики». Усиление и активизация этого сепаратистского движения может стать серьёзнейшей внутренней проблемой США, потенциально более острой, чем чеченская проблема для РФ в 90-е годы. Активизация на территории США и на её рубежах такого рода «горячего локального очага» холодной войны, который мог бы вобрать в себя десятки тысяч активных и пассионарных латиноамериканцев (не обязательно только мексиканского происхождения), способна надолго «связать» американскую элиту проблемой тушения пожара в собственном доме и заставить её забыть про амбициозные геополитические замыслы. Это тем более верно, учитывая уязвимость американского общественного мнения и американского обывателя перед угрозами терроризма и политической нестабильности, что не раз доказывала история.

Идеологический пакет освободительного движения вроде «Новой Мексики» может включать в себя самые разные элементы, не только этнические (движение латинос), но «антиамериканские» в широком смысле слова — альтерглобалистские (а ля субкоманданте Маркос с включением сильного интернационального компонента и идеалами народовластия), левосоциалистические (в духе Че Гевары и сандинистов с их несомненной традиционной ориентацией на Россию), христианско-социалистические (с критикой американского отступничества от принципов веры и построения цивилизации Золотого тельца). В такого рода движении может органично выплавляться коалиционный синтез, право-левое объединение сил, не приемлющих глобализаторский курс США и мировой олигархии. База для «латиноамериканской» революции внутри США значительна. В настоящий момент испаноязычное население составляет 50 миллионов человек (16,5% населения страны), при этом около трети этих людей с трудом изъясняются на английском языке. Одних только выходцев из Сальвадора, обладающих правом голоса, насчитывается около 1 миллиона. Однако база антиамериканизма за пределами США ещё более основательна, и она может быть активирована в ходе новой холодной войны[41].

Основным содержанием российского позиционирования в новой холодной войне должна стать приверженность нашей страны к свободе, понимаемой широко, а не в «традиционном» для Запада индивидуалистическом ключе. В то же время «позитив» этого подхода отнюдь не означает отказа от «негатива», мер, направленных на деструкции некоторых важных опор западного общества. Необходимо играть на противоречиях стран, финансово-банковских групп, системных политических образований. Направлений тут может быть несколько. В частности, это информационная политика, предполагающая вброс нужной информации и дезинформации. Он может осуществляться по линии самых разных структур (от разведывательных до СМИ), причём здесь необходима тесная и в то же время гибкая координация. Основная задача — всячески поддерживать недоверие между основными «игроками», вынуждать их именно к разрушительной, параноидальной рефлексии. Весьма мощный «разрушительный» эффект может оказать также забастовочное движение, тем более что на Западе наблюдается устойчивый рост забастовочной активности.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ВОЗВРАЩЕНИЕ «ВТОРОГО МИРА»

Два года назад, в первом докладе Изборского клуба, мы писали о том, что из Третьей смуты, начавшейся в середине 1980-х, Россия окончательно не вышла. Такой взгляд казался максималистским. Однако текущий 2014 год всё расставил по своим местам.

Второй украинский Майдан должен был возобновить и продолжить Смуту. Об этом говорят как дата начала приготовлений (март 2012 года), как первоначально запланированный тайминг (2015 год), так и ресурсы, которые были подключены к процессу[42].

Когда второй Майдан пришлось форсировать, а расчёты на его распространение в Россию обернулись фиаско, последовали персональные санкции — по списку, совпадавшему с досье Ивана Рыбкина 2004 года и Немцова 2009-го. Однако бизнес-элита России пошла не в посольство и не в партию Навального, а в Кремль, под телекамеры, включая олигархов, имевших репутацию спонсоров свободы. Народное большинство протянуло руки Крыму; сохранная цивилизация после долгого перерыва обрела героев. Тогда уже последовали «ценные указания» не персонального, а секторального применения.

Новая холодная война началась ровно тогда, когда окончательно и необратимо завершилась Смута. О её наступлении говорят не только санкции. Можно спорить об эффективности саммита НАТО, но факт состоит в том, что играющий первую скрипку свой цели достиг: члены покорно обязались нарастить военные расходы до 2% ВВП. И столь же покорно вынесли недвусмысленный намёк на то, что услуги членов блока потребуются и в Ираке, и в Афганистане — где, оказывается, ещё ничего не кончилось, поскольку туда распространилась как бы невесть откуда возникшая «эпидемия халифата».

Можно спорить о том, в какой степени европейские столицы подотчётны и подконтрольны Вашингтону. Но факт состоит в том, что новый состав Европейской комиссии был сформирован будто под гипнозом накануне состоявшейся встречи Барака Обамы с главами стран Прибалтики. Даже всегда сдержанная Deutsche Welle не смогла скрыть изумления: экономическому драйверу Европы достаётся унизительная должность комиссара по цифровой экономике.

Не дожидаясь пенсии, еврокомиссар по торговле Карел де Гюхт умоляет США поскорее наладить поставку в Европу сланцевого газа в рамках Соглашения о трансатлантическом партнёрстве и инвестициях (TTIP). Сдача Европы на милость TTIP (в обмен на газ с непостроенных терминалов по неустановленным ценам) — это сдача с потрохами, поскольку в Трансатлантическом таможенном союзе американской стороне готовится роль производителя, а европейской — потребителя.

Европа загнана «в чужую колею глубокую» — идеологическими, экономическими и психологическими средствами. Владимир Путин ещё в январе 2012 года заметил, что США превращают союзнические отношения в вассальные. Сегодня страны Евросоюза — уже без различий между старыми и новыми — не более чем группа сатрапий, подпевал, мелкой прислуги на побегушках. И так останется до восстановления идентичности, для чего потребуется смена не одного поколения элит.

Сегодня третья мировая война, о начале которой говорит новый беспомощный папа римский, готовится не на Украине, а в Азии; её всполохи сверкают на площадях Карачи и в горах Кашмира. «Перенос центра тяжести» (политики) на Дальний Восток озвучивался как ближайшая задача ещё в программной статье президента Совета по международным отношениям (CFR) Ричарда Хаасса в ноябре 2011 года. Головная боль Америки — Китай; идеальная площадка для мальтузианских замыслов — многонаселённые пространства. Информационные войны ближайших лет будут направлены на то, чтобы посеять недоверие Пекина с Москвой, Тегерана с Пекином; от БРИКС может остаться КИР, но уже с новым И — аббревиатура, созвучная имени великого персидского императора-освободителя.

Это не лучший исход. Россия имеет возможности достичь большего, если активно вмешается в политику на всех континентах, предоставив дипломатическую и информационную поддержку потенциальным жертвам соблазна и обмана. По сравнению с усилиями по очередному подключению к «антитеррористической кампании» (которую должен расхлёбывать сам субъект-инициатор, и прежде всего — на уровне собственных элит) такой выбор был бы более суверенным, последовательным и в итоге более выигрышным, несмотря на временные дополнительные риски.

Вместе с тем появляются признаки системного кризиса в политической управленческой элите США, который может быть и не преодолён после следующих президентских выборов. В последние годы мы видим целый ряд убедительных проявлений слома механизмов глобального и надпартийного согласования в американской геополитической стратегии. К ним можно отнести повторный провал попытки вовлечения КНР в формат G2 (июнь 2013) и вынужденную отмену проектов дестабилизации (политической субверсии с финансовой конфискацией) в узловых региональных странах китайской экономической периферии — Малайзии, Казахстане, Киргизии (срыв подготовленного проекта «нарынской революции» в 2013-м); а затем и в Гонконге (2014-й). Это далеко не полный перечень последних американских провалов. Имеет смысл обратить внимание и на сословно-идеологические слабые фланги геополитики США: католическое сообщество; ряд европейских монархий; сектор традиционной энергетики и нефтехимии; аэрокосмический сектор; сектор ядерной энергетики.

Сегодня, когда России угрожают санкциями и изоляцией, с моральной точки зрения у неё всё больше сочувствующих в мире. Многие разделяют тот набор консервативных ценностей, о котором говорит президент Путин. Отказ России 1990-х годов от своей естественной функции покровительства над малыми зависимыми странами, от защиты униженных и оскорблённых в несправедливо устроенном мире создал эффект вакуума, который с тех пор не заполнен[43].

Безусловно, события 2014 года носили в этом контексте переломный и судьбоносный характер. В Крыму сошлась русская морская слава с романтикой китайского Шёлкового пути. Потому масштаб и отраслевое предназначение экономических санкций, наносящих ущерб и России, и её европейским партнёрам (и соответственно ломающих уже правила мировой геоэкономической игры, а не региональной политической), является ответом не только России как государству и цивилизационному центру, но любым проектностям, альтернативным американоцентричному миропорядку.

Возвращение Крыма — знак выхода на сцену нового «второго мира», заявки его на первенство. И этот вызов ощущается трансатлантической бюрократией. Именно по этой причине медиасоставляющая политических действий России получила прозвание «информационных войск Путина»: в риторике российских СМИ были услышаны аргументы, значимые не только для российской внутренней аудитории.

Деморализующие ноты, призванные внушить России страх одиночества, звучат на фоне основного аксиоматического лейтмотива: США остаются единственной супердержавой; мировой финансовый кризис — случайная досадная аберрация, если не просто иллюзия; США справятся с любыми геополитическими и экономическими вызовами как своим превосходящим технологическим потенциалом, так и силой убеждения и мобилизации своих союзников.

Наши страны-цели — это страны, которые своей судьбой просятся в новый Второй мир. Наши общества-цели — это все общества в мире, которые не хотят жить по сегодняшним глобализационным законам. Это общества, заждавшиеся справедливости, наевшиеся по горло лукавыми условиями МВФ. Это общества, для которых БРИКС — не сочетание первых букв, а свет в окошке, символ роста и подъёма Второго мира, мира достоинства и достатка, в который можно будет когда-нибудь войти из Третьего[44].

Страна-цивилизация, которая уже сделала свой выбор, обозначив себя как центр одного из полюсов нового мироустройства, выбирает себе в союзники тех, кто к этому готов. При этом она подчёркивает, что предлагаемый союз принципиально отличен от того предложения, которое исходит от якобы единственной супердержавы. Это содружество наций, а не отношения суверена и вассала в феодальном формате отношений.

В строительстве второго мира будет разделение труда. Если Турция выберется из двойной ловушки, в которую её затягивают Штаты, она «возьмёт на себя» многие исламские страны, где уже слывет примером созидательного начала в ближней Азии. Её социальный образец не идеален — но всем нам, и китайцам, и туркам, и русским, предстоит переделывать свои экономики и свои социальные устройства, чтобы соответствовать образцу второго мира, хотя бы потому, что он должен возвыситься над первым.

Восстановление русского мира в большом формате второго мира станет не великим событием, а естественным явлением. Нам необходимо апеллировать к наиболее энергетическим, богатым метафизическими смыслами и обладающим наибольшим мобилизующим потенциалом кладовым нашей цивилизации и традиционных культур. Стратегическая доктрина XXI века, которую услышит и признает человечество, будет построена на матрицах, сюжетах, кодах действий, которые заложены в мифах и сакральных преданиях разных народов. Эти матрицы просты и общепонятны, в них чёрное названо чёрным, а белое белым, в них даны универсальные образы добра и зла. Нам нужно только запастись терпением и волей, поскольку всё остальное, что нужно для победы — родовая и историческая память, чувство собственного достоинства, способность рождать и воспитывать героев, интуитивное понимание нашей миссии, — всё это у нас есть.

---