В данной статье анализируется философия творчества великого русского мыслителя и богослова С. Н. Булгакова. Согласно его воззрениям, творчество есть самый сложный путь для человека: он требует мужества жизни в двух мирах – небесном и здешнем, мужества служения Абсолютному с полным сознанием его недостижимости и несравнимости ни с чем человеческим, мужества знания силы и глубины зла в мире и в самом человеке — и всё-таки искания только духовного и вечного. Булгаков понимает творчество ещё и как некую встречу и таинственное взаимопроникновение двух миров – имманентного и трансцендентного, как преображение творения и мира, как религиозное служение и восхождение к Богу.

 

Сергей Николаевич Булгаков (о. Сергий) – выдающийся русский религиозный философ, один из немногих носивших сан священника (был протоиереем); как известно, кроме С.Н. Булгакова священниками были еще П.А. Флоренский и В.В. Зеньковский.  Философское наследие Булгакова достаточно обширно и как у многих мыслителей рубежа веков заключает в себе внутреннюю эволюцию: от первых ранних книг по политической экономии  с марксисткой направленностью («О рынках при капиталистическом производстве», «Капитализм и земледелие», более поздняя и сложная «Философия хозяйства») до зрелых работ религиозно-философского характера («Свет невечерний», «Два града», «Трагедия философии», «Философия имени», богословская трилогия – «Купина Неопалимая», «Друг Жениха», «Лестница Иаковлева» и большая трилогия «О Богочеловечестве» и др.).  Внутренне очень остро переживая свой духовный перелом от марксизма к религиозным взглядам, Булгаков становится одним из авторов «Вех» и публикует  в сборнике блистательную статью «Героизм и подвижничество». Также нельзя не отметить его сборник «Тихие думы», впервые вышедший в Москве в 1918 году, где собраны его лучшие статьи по вопросам философии творчества и искусства, присутствуют автобиографические заметки. В статьи и очерки разных лет вошли и две статьи философа: «Центральная проблема софиологии» и «Софиология смерти», которые, на наш взгляд, являются вершиной его духовного опыта и философского творчества.

Еще раз следует отметить, что путь внутренней эволюции Булгакова был очень непростым и сам мыслитель отразил его затем в сборнике «От марксизма к идеализму», в котором он впервые задался вопросом, насколько возможно средствами одной науки и политической экономии создать миросозерцание, устремляющее человека к альтруистическому и солидарному социальному поведению. Более обще этот вопрос звучал так: «Возможна ли научная теория прогресса?» [1, с.16].  Решение этой проблемы  в обычной, эмпирической плоскости Булгаков не находит и признается, что в нем с этого момента как раз и началось восхождение к религиозно-метафизическим основаниям. Если  же говорить о его  развернутой религиозно-философской концепции, то она начинается  с книги «Свет невечерний», основную тему которой сам Булгаков обозначал как православную теодицею; одной из основных авторских задач в этой работе было преодоление И. Канта, философией которого Булгаков серьезно увлекся в 1901 году. Решая эту проблему, философ формулирует один из своих основных мировоззренческих тезисов, что религиозное чувство и вера не выводятся из нравственности, поскольку превышают чисто антропологические законы существования.  Более того, по Булгакову,   именно вера есть живое ощущение реальности личного и трансцендентного Бога и того мира, который нами мыслится только как инобытие, заслоняемое нами же самими в суетном и временном чисто биологическом существовании. Исходя из таких посылок, мыслитель задается вопросом, что такое философия  и как возможна религиозная философия, являющаяся центром всей русской духовной традиции и обращающая человека именно в нездешний, запредельный мир. В связи с этим Булгаков подчеркивает, что философия не может и не должна искать никакого опытного и рационального обоснования.  Вера и религиозная философия вырастают из совсем других начал: непосредственной интуиции Абсолютного, духовного созерцания -  не во вне, а во внутрь,  некоего живого общения с целостным многообразием мироздания, чаще  всего представленного в различных мифологических формах. «В основе действительно оригинальных творческих философских систем всегда лежит …философский миф… Мифу присуща своя особая достоверность, которая опирается не на доказательства, но на силу и убедительность непосредственного переживания. В мифе констатируется встреча мира имманентного, — человеческого сознания… и мира трансцендентного, божественного, причем трансцендентное, сохраняя свою собственную природу, в то же время становится имманентным, а имманентное раскрывается, чувствуя в себе внедрение трансцендентного». [2, с.71, 57].  Заметим, что, на наш взгляд, в этом отрывке очень четко описывается и процесс творчества как встречи двух миров, которые мы  в своем исследовании называем встречей двух начал – видимого, идущего от человека и невидимого, восходящего к Абсолюту; об этом в развернутом виде в дальнейшем содержании диссертации.  Завершая размышления об истоках философии и человеческой мысли вообще, Булгаков говорит о величайшей трагедии  человечества  — секуляризации сознания, из-за которой единственно возможным предметом философии становится гносеология, а Абсолютная истина от нее ускользает и даже ею не взыскуется, — таковы основные темы работы «Трагедия философии».  По сути,  в этих достаточно ранних работах философ приходит также к важнейшей для себя мысли о цельности, которую следует искать не только в познании (хотя в философии в первую очередь), но и в личной жизни, в социальной активности человека, во всех видах его деятельности, и в общем его отношении к миру. Здесь особо важно обратить внимание на труд «Философия хозяйства» [3], основная суть которого может быть выражена следующим образом. В центре книги – задача философского и религиозного осмысления экономической сферы активности человека, которая весь мир фактически переделала в некое  хозяйство и только.  Булгаков подчеркивает, что в основе такого мира как хозяйства лежит непомерно возомнивший о себе экономический материализм – некая ограниченная, односторонняя мания величия одной только политической экономии, которая сама себя возвела  в ранг чуть ли не единственной исторической онтологии.  Следуя  традиции русской философской мысли, Булгаков такому ложному и одностороннему  — экономическому  — взгляду на мир противопоставляет русскую альтернативу марксизму — христианский социализм, идеалистический либерализм  и др. концептуальные средства сохранения  мира  и человека во всей их полноте и целостности без сваливания в ложные и  примитивные чисто хозяйственные  рамки и границы. Мир на самом деле принципиально иной — Софийный, таинственный, метафизический, и сводить его  только к таким антропологическим началам как  естественное право,  демократия, капиталистическая экономика и т.д. -  нелепо и абсурдно.  Даже в отношении к самому хозяйству как понятию Булгаков уходит от его чисто внешней, экономической трактовки. Философ смотрит на мир проблемно, ища в нем живое единство целостности, следы и проявления непостижимого первоисточника, поэтому хозяйство становится для него не средством выживания, тем более обогащения человека, а творческим отношением его к миру на пути к всецелому преображению  и духовному соединению всего живого. Булгаков теснейшим образом связывает проблему Софии и творчески-хозяйственной деятельности человека, для него эти темы возникают и развиваются всегда параллельно, так как мир философ понимает как плод  творения Божьего и арену разворачивающегося мистического творчества. Булгаков утверждает, что мир софиен в своей основе, т.е. абсолютно прекрасен в замысле Божием о нем. Следует отметить, что такую сложнейшую проблему, как софиология Булгаков разрабатывает в русле восточного православия и как раз понимает Софию как «идею» Логоса, как предмет Любви Божией или мировую душу.  По мысли философа София есть творческая мысль Божества и потому она всегда совершенна. Мир же, будучи софиен в своей основе, вовсе не софиен в своем наличном состоянии и первоначально Булгаков ищет путей преображения мира, в том числе и через хозяйство. В своих зрелых, в первую очередь богословских  работах, мыслитель приходит к выводу о невозможности преображения бытия только материальными, трудовыми, а, соответственно,  антропоцентрическими силами.

С  проблемой поиска цельности и софийного облика бытия связано у Булгакова и  философия творчества, так как первично человеческое творчество (а точнее искусство) он понимал как попытку придания  и возвращения миру его софийного первообраза и изначально Булгаков пытался даже сближать хозяйство как творческую деятельность и искусство. В последующем его понимание феномена творчества развивалось и усложнялось вместе с общей эволюцией его философских и религиозно-богословских взглядов. В сборнике «Тихие думы» Булгаков высказывает суждения об искусстве и творчестве, весьма далекие от понимания последнего как материальной и предметной культуры, творимой деятельностью только самого человека. После становления религиозного мировоззрения творчество понимается Булгаковым как труднейшее восхождение человека к Абсолюту, таинственно ощущаемому в образе вечной первоосновы всего и вся.  По  взглядам философа, творчество, в отличие от науки, историософии и даже самой философии, есть наивысшая ступень приближения человека к иному бытию, так как оно предполагает созерцание, восприятие Красоты как откровения небесного Смысла, эманирующего человеку  в превышающей физическую оболочку форме. Согласно Булгакову, творчество есть откровение Бога в творении, по воле и по благодати Его, и потому художник является самым свободным из всех земных существ  рабом, шествующим лишь указанной ему свыше дорогой. Долг художника – слушать и созерцать, быть вещим провидцем, и потому Булгаков говорит о мистическом начале творческого акта, правда, никогда не существующем независимо от воли самого художника. «Поэзия божественна в своем источнике, она есть созерцание славы Божества в творении. Не Бог, но Божество, Его откровение в творении, по преимуществу доступно поэзии. Поэтическое служение, достойно своего жребия, есть священное и страшное служение: поэт в своей художественной правде есть свидетель горнего мира… Поэты «рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв», и это вдохновение есть «признак Бога, «чистое упоение любви поэзии святой»… Поэзия есть служение истине в красоте…Поэт воспринимает мир как откровение красоты, в которой и через которую ему … становится доступной и мудрость. Источник красоты в небесах, истинная красота – от Духа Святого» [4,  с.259].

Но самое главное, что говорит о творчестве Булгаков, как глубочайший религиозный мыслитель: важнейшее и единственное назначение творчества – служение, исполнение воли Божией, бытие человека согласно с велениями Отца Небесного и в ответственности перед Ним. В этом плане сам акт творчества  философ не отделяет от религиозного акта, но религиозный опыт, если он подлинный, а не умозрительный, духовный, а не воображаемый, есть величайшая тайна  Богочеловечества, описываемая только догматами отцу Сергию Булгакову приотрывшаяся  в опыте умирания, отраженном  им  в блистательной и одной из самых сложных работ: «Софиология смерти». В ней Булгаков выступает не только как философ, а гораздо более как богослов и человек, немного познавший величайшее таинство  — смерть…, но именно эта работа является духовным апофеозом творчества Булгакова, и без нее невозможно постичь и интересующую нас философию творчества этого мыслителя, которую невозможно понять без его религиозных взглядов. Булгаков в «Софиологии смерти»  говорит о своем глубочайшем внутреннем опыте, пережитом  им  после мук умирания: «Навсегда я познал, что есть только Бог и милость Его, что жить надо только для Бога, любить только Бога, искать только Царствия Божия, и все, что заслоняет Его есть самообман» [7, с.292].   Можно сказать, возвращаясь к мысли о сути творчества, что согласно Булгакову в онтологии и аксиологии акт творческий совпадает, сливается с актом религиозным; в антропологии и праксиологии творческий акт сильно разнится с религиозным опытом, поскольку  человек  от  творчества как  восхождения к инобытию  и религиозного служения неизбежно отделен необходимостью  возвращения в круговорот «мира сего», заполненного греховными нуждами и заботами. Мы не будем углубляться в сложнейшую богословскую проблематику, которую разрабатывает Булгаков в «Центральной проблеме софиологии» и в «Софиологии смерти», сочетая ее с глубиной личного опыта.  Но философски нам важна мысль, принадлежащая исключительно православной традиции и отделяющая мировоззрение Булгакова от умозрительного всеединства, имманентизма, трансцендентализма и иных аналитических, идущих лишь от тонкостей человеческого ума систем. Эта центральная мысль раскрывает догмат о том, что лишь по благодати Божией и силой Христовой возвращается человек в духовную, небесную свою отчизну, но для этого требуются всенапряженнейшие усилия его воли, души, ума, страстное покаяние и постижение бездны своего ничтожества и одиночества в мире. Отдаляясь от себя, человек поворачивается к Богу, умирая для мира, возрождается для инобытия, но происходит это в таинстве соединения двух природ: божеской и человеческой, единственно совершившемся в явлении Христа. «Кенозис Божественной Софии во Христе, самоумаление божественной природы, составляет самое основание боговоплощения как соединения двух природ: не человеческая природа равняется по божеской, изначально до нее возвышаясь, но божеская умаляется до человеческой, хотя и оставаясь сама собою» [7, с.276]. Мысль о восхождении человека к Богу единственно по благодати Христовой, но и самым крайним личным  усилием человеческого естества кладет свой отпечаток на всю философию Булгакова, в том числе и философию творчества. Именно она делает возможным понимание творчества как религиозного служения, отличного от прямого послушания и аскезы, так как в творчестве человек достигает удивительных высот в чувствовании красоты мира горнего, но никогда не преодолевает трагедию греховности и несвободы личной земной жизни. Можно сказать,  Булгаков понимает творчество как синергию Бога и человека в момент самого акта, но затем человек-художник безвольно покидает небесную дорогу, «и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он» (А.С. Пушкин).

Для постижения философии творчества Булгакова важно помнить, что он напрямую не высказывал контраверсивных суждений о гениальности и святости, хотя, особенно из последних богословских работ, очевидно, что святость, по мысли философа, есть высшее, что может быть уготовано человеку на земле. Творчество же, а значит и связанную с ним гениальность, Булгаков понимает как религиозное служение лишь в напряженейший момент самого творения; в последующем творчество отделимо от своего носителя, т.е. греховного человека как творца. Отсюда следует, что проблема творчества у Булгакова неразрывно связана с антропологией, с тайной самого человека. Человек идет к творчеству в тоске по инобытию и Абсолюту, творчество насквозь пронизано неудовлетворенностью этим миром. В  «Свете невечернем»  Булгаков пишет о «нездешних корнях нашего бытия», которые осветить нам может только откровение и которые затем мы  в различных формах лишь пытаемся уловить и передать.  Подчеркнем, что В.В. Зеньковский отмечал, что религиозный перелом не оторвал Булгакова от мира, а, наоборот, сам ознаменовался потребностью глубже понять мир и его сокровенную жизнь[8, с.845]; с этим связана и интенция разработки проблемы творчества, философский и религиозный интерес к искусству. В творчестве обнажаются две природы человека: небесная, тоскующая по горнему миру и земная, погруженная в суету сует и в успех преходящих дней. Суть антропологии процесса творчества Булгаков описывает в ярких образах, навеянных им на выставке работ скульптора А.С. Голубкиной: «Очистительная тоска идет не из богоборчества, но, наоборот, рождается из чувства удаленности от Бога; это – чувство плененной и насилуемой женственности…Душа мира, которая принадлежит Небесному Жениху, насилуется князем мира сего. Но ему не дано ее растлить и до конца овладеть ею (как не дано это и человеческому титанизму), хотя он держит ее в неволе, мучит и искажает… На мир налегла тяжесть плотянности и тления, временности и бренности, ибо дух бессилен до конца овладевать плотью, сделать ее прославленной и духоностной… Творчество …выражает это томление, жажду крыльев, вырастающих только во сне… Это есть зов к преображению, ибо только оно может исцелить эту больную жизнь, утолить ее страдание, извести из темницы плененную Психею» [5, с.42-43].

Здесь также важно отметить, что человек бывает наделен творчеством как высочайшим даром, который он не всегда может постичь и который бывает для него даже мучителен.  В творчестве  человек, с одной стороны, должен быть проводником и созерцателем,  с другой же стороны, до такового созерцания ему самому нужно очиститься и возвыситься, превратив себя в достойного быть творцом как служителем Божиим. Если этого не происходит, творчество и становится мукой для человека;  Булгаков очень ярко рассуждает о таком испытании творчеством  на примере живописи Пикассо: «Пикассо художественно показывает, каким мир является для демона, чем представляется ему Женственность, как ощущается им плоть мира. Беспредельная, поистине черная тоска, испытываемая на грани бытия и тьмы «кромешной», тьмы небытия, а вместе хула, застывающая в бессильной муке, мистическая судорога духа…»[6, с.30].

Итак, суммируя воззрения Булгакова по философии  творчества, следует отметить их сложность, разносторонность, но вместе системность и цельность. Философию творчества мыслителя, как и вообще любую проблематику у него невозможно рассматривать в отрыве от религиозных взглядов. Эту особенность мировоззрения Булгакова глубоко, изнутри выразил В.В. Зеньковский: «Неотделимость философа от богослова в Булгакове есть самое яркое свидетельство его умственной зоркости и духовной серьезности: ведь философия всегда занята проблемами Абсолюта, т.е. стоит «на пороге» богословия,  а,  следовательно, остаться «чистой» философией по существу не может» [8, с.860].  Сущностным переплетением философского и богословского начал  является  и вся философия творчества Булгакова. В традиции  русской философии, но, может быть, как никто так сильно, Булгаков выражает мысль о творчестве как о религиозном служении и восхождении к Богу: « Всякое настоящее искусство есть мистика, как проникновение в глубину бытия; искусство…имеет и необходимо религиозную природу, ибо трагическое чувство жизни родится лишь из религиозного мироощущения. Религия есть жажда божественного, неутоленная, но утоляемая, зов земли к небу и ответный голос с неба» [5, с.45].  Еще одной яркой чертой философии творчества Булгакова именно в силу того, что он как истинно верующий сторонился всяких умозрительных схем,  является мысль о том, что творчество не заменяет и не может заменить религиозного служения и всегда, неизбежно, связана с трагическим раздвоением человека  между его восхождением к горнему и пребыванием в оковах собственной природы и мира сего. Поэтому  рассмотрение феномена творчества у Булгакова всегда связано с глубинными вопросами антропологической проблематики. Заметим, что среди русских религиозных философов он один из первых, кто в полной мере задался вопросом о необходимости восхождения и служения человека своему собственному творческому дару; этой теме посвящены блестящие статьи «Моцарт и Сальери», «Жребий Пушкина», «Л.Н. Толстой» (особенно ее третья часть  «Человек и художник»). Булгаков с истинно философской тонкостью видел ту бездну и ту муку, которой наделен любой творец; ведь дар творчества помимо радости высочайшей свободы предполагает в человеке и обостренное знание своего ничтожества и мировую тоску по небесной родине. По мысли философа,  творчество есть самый сложный земной и мирской путь для человека: он требует мужества жизни в двух мирах – небесном и здешнем, мужества служения Абсолютному с полным сознанием его недостижимости и несравнимости ни  с чем человеческим, мужества, зная силу и глубину зла в мире и в самом человеке,  все-таки искать только духовного, вечного и подлинного: «испуг перед силою зла, нечувствие Бога, неизбежно ведет и к бессилию творчества, параличу духа. В его преодолении крепнет и закаляется дух, но само уныние ослабляет, обессиливает творца и художника. Ибо творчество родится из полноты и силы, и само оно есть уже радость» [5, с.42].  Булгаков вообще понимает творчество  как некую  встречу и таинственное взаимопроникновение двух миров -  мира имманентного и трансцендентного, а фактически как преображение мира имманентного запредельной силой Духа.  Можно сказать, Булгаков понимает творчество как преображение творца, творения и мира, но трагизм творческого акта, как и во многом и всего бытия человека, состоит в его мгновенности, преходящести, подчиненности времени и смертной природе, которую по силам было одолеть только тому,  Кто победил мир.  Булгаков, начиная свою философию творчества с хвалы гениальности человека в конечном итоге всегда приходит к мысли о неизбежном восхождении от гениальности к святости  на пути преодоления той бездны, которая разделяет мирское и духовное, Творца Небесного и тоскующего по Нему тварь.

 

УДК 1(091) +140.8

 

БАТУРИНА  ИРИНА ВЛАДИМИРОВНА

доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин

НОУ ВПО Московского технологического института,

г. Москва, кандидат философских наук

 

 

Литература

 

1. 1. Булгаков С.Н. От марксизма к идеализму. СПб. 1903.
2. 2. Булгаков С.Н. Свет невечерний. М., 1994.
3. 3. Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М., 1999.
4. 4. Булгаков С.Н. Жребий Пушкина// «Тихие думы». М., 1996.
5. 5. Булгаков С.Н. Тоска. На выставке А.С. Голубкиной.// Тихие думы. М., 1996.
6. 6. Булгаков С.Н. Труп красоты. По поводу картин Пикассо // «Тихие думы». М., 1996.
7. 7. Булгаков С.Н. Софиология смерти// Этика, культура, софиология. Статьи и очерки разных лет. М., 1996.
8. 8. Зеньковский В.В.  История русской философии. М., 2001.