Современная информационная война обретает все более самостоятельный характер, хотя на начальном этапе это была просто информационная поддержка военных действий. Сегодня перед нами в ряде случаев более сильный инструментарий, чем собственно военные действия, поскольку его применение возможно в гораздо большем числе ситуаций.

Гибридно-информационная война продемонстрировала, что можно вообще спрятать военные действия так, чтобы помешать на них адекватно реагировать, как показала ситуация с Крымом.

Динамика развития информационного инструментария требует разграничения понимания информационной и психологической войны, информационной и кибервойны. Да и сам термин «информационная война» неадекватен своей сути, поскольку этот тип войны является дезинформационным, а не информационным.

 

Следует признать все более активное распространение информационных операций в современном мире. Растет как их изощренность, так и направленность не только на военные, но и на мирные цели, что резко расширяет сферу их применения.

Достаточно большое распространение получили сегодня кибератаки, без которых не обошлись даже президентские выборы в США. Белый дом наконец представил схему из пяти уровней киберугроз, разрешив проблему расплывчатости сегодняшних подходов по реагированию [см. тут и тут]. Эта схема создает общую базу, позволяющую понимать уровень реагирования. При разработке принимались во внимание следующие факторы:

• серьезность данного инцидента,
• необходимая срочность реагирования на данный инцидент,
• необходимый уровень координации ответных действий,
• ресурсный уровень, нужный для ответных действий.

Информационная война России в Украине, мире и среди своих сограждан также продемонстрировала новые методы и новые сферы для их применения. Изменяется не только интенсивность информационных атак и расширение набора объектов для атак, трансформировался и базовый тип атак (на что они направлены, какие сферы человеческого разума подвергаются нападению, какие последствия эти атаки несут).

Какие новые типы инструментария информационной войны предложили на сегодняшний день эксперты? Их три уже реализованных и четвертый-пятый лишь намечаются; среди существующих первых трех — поведенческая война, смысловая война и когнитивная война. Все три подхода направлены на трансформацию разного типа знаний, то есть стратегического уровня, а не просто информации как продукта тактического уровня, раскрывающей или меняющей, к примеру, просто фактаж.

• Поведенческая война меняет имеющиеся в голове правила поведения, переводя объект воздействия на иное поведение, которое представляется коммуникатору более правильным.
• Смысловые войны меняют картину мира массового сознания, где объектом является обычный человек, модель того, что именуется в просторечии здравым смыслом.
• Когнитивные войны меняют картину мира, которая обусловлена инфраструктурой науки и образования. Это более научное представление о мире, которое точно так же влияет на наше поведение, как и здравый смысл.

Л. Гудков подчеркнул важность понимания наших проблем, исходя не только из сегодняшней, но и более общей перспективы. Он пишет: «Необходимо вернуться к “сознанию большого времени”, выйти из круга текущих вопросов, понимание того, что события важны не только за ближайшие два-три года, а что надо принимать во внимание, брать гораздо большие временные масштабы, чтобы понимать не только расстановку сил, но и те факторы, те силовые поля, которые складываются в гораздо более длительное время. Они устойчивы, хотя подчас не видны, поскольку образуют неконтролируемые, несознаваемые поля массового сознания. Вот этого как раз “большого времени” и не хватает для учета нынешних процессов и явлений».

Что касается будущего типа информационных войн, то мы хотели бы обратить внимание на воздействие изфиктивной реальности, например видеоигр, что может вырасти во вполне качественный инструментарий, последним примером чего является бурный рост покемономании. Это будет четвертый новый вид, а пятым является такое поле боя, как мозг, когда будет реализована нейровойна, что пока достаточно гипотетично. Перейдем теперь к рассмотрению всех пяти видов подробнее.

 

Поведенческая война

Вариант поведенческой войны предложен британскими специалистами по информационным операциям. Их не удовлетворил американский подход, оттолкнувшийся от методологии рекламы и паблик рилейшнз, когда конечной целью становится изменение отношения объекта воздействия к тому, что интересует коммуникатора. Британия в ответ на это представление приводит примеры, когда хорошее отношение к Великобритании в то же время не мешает убивать ее солдат (см. об этом подходе тут, тут, тут, тут и тут). В основу целей данного нового подхода легли поведенческие изменения.

Появление этого подхода в Британии особенно интересно, поскольку сегодня лидерами поведенческого подхода являются, наоборот, американцы (см. книгу Р. Талера и К. Санстейна [Thaler R.H., Sunstein C. S. Nudge. Improving decisions about health, wealth, and happiness. — New York, 2009] о методологии «подталкивания» населения к правильному поведению, см. также воспоминания создателя этой теории Р. Талера, в том числе и о его работе с правительством Кэмерона [Thaler R.H. Misbehaving. The making of behavioral economics. — New York, 2015]). Но Британия первая сделала такое подразделение у себя в правительстве, лишь потом этот опыт повторили США.

Влияние на поведение интересно не только для военных, но и для бизнеса и политики. По этой причине эта область останется в центре внимания еще на долгие годы.

 

Смысловая война

Здравый смысл тоже лежит в основе нашего поведения. Конечно, он формируется и разными «долгоиграющими» воздействиями, например религией, — лучшие экономические результаты объясняют протестантским, а не католическим влиянием. Или неудачный опыт развития экономики и политики в России пытаются объяснить тем, что религия во времена Петра І заняла подчиненное положение по отношению к власти, чего не было на Западе.

Именно сознательной манипуляцией смыслами Д. Дондурей объясняет сегоднее состояние умов в России, когда капиталистическое потребление сочетается, например, с любовью к Сталину. Он пишет: «Еще в конце минувшего века госсмысловики совершили открытие. Осознали невероятное: при умелом программировании массовой культуры предоставленные рыночной системой возможности совершенно не опасны для сохранения концепции “особого пути” российского “государства-цивилизации”. Частная собственность, подключение к мировой финансовой системе, отсутствие цензуры в ее прежнем виде, подписание множества международных правовых конвенций, наличие элементов гражданского общества и даже допуск определенного объема конкуренции не препятствуют воспроизводству протофеодальных по своим внутренним кодам принципов устройства российской жизни. Оказалось, что теперь можно не наказывать людей за собственнические побуждения, за нелояльные господствующей доктрине мысли, не препятствовать поездкам миллионов граждан за границу. Наоборот, их призывают: добывайте деньги, покупайте, думайте о детях, о своем здоровье, путешествуйте, вкусно ешьте, делайте селфи, как это происходит в любой нормальной стране. Только будьте уверены, что все эти невообразимые для бывшего советского человека возможности вы получили в результате установления “порядка”, “стабильности”, “справедливости”. А также обуздания ненавистных олигархов, восстановления утраченного чувства единства и причастности к великой стране — признанному центру силы и гаранту нового многополярного мира. Рынок оказался спасителем советского типа сознания. Его щедрым кормильцем».

Это внутреннее использование смыслов, когда коммуникаторы и объект воздействия принадлежат одной стране. Мы же много писали о внешнем воздействии. Самым ярким примером его было использование в российско-украинском конфликте смыслов из войны 1941-1945 гг. типа фашистов для обозначения современных реалий (другие примеры см. тут, тут, тут, тут, тут, тут и тут).

Именно смысловыми являются в первую очередь религиозные и идеологические войны, которые многие столетия происходят в мире. Мы их относим именно к смысловым, поскольку религия или идеология только тогда становятся причиной войны, когда они захватывают людей на уровне смыслов, а не каких-нибудь постулатов или догм.

Основным сегодняшним каналом смыслов, имеющим индустриальный характер, являются сериалы. Они оказались настолько привлекательными для зрителей, что по всему миру миллионы людей не отходят от телевизоров (см. наши работы по анализу телесериалов тут, тут, тут, тут, тут и тут). Исходя из этого инструментария воздействия, смысловые войны можно еще назвать виртуальными, поскольку они входят в сознание человека с опорой на виртуальный компонент. Из-за индустриального характера их порождения этими смыслами очень интересуются государства и спецслужбы (см., например, работу о взаимодействии Голливуда и ЦРУ).

Кино предлагает зрителю варианты поведения, которые он с готовностью воспринимает. Именно это объясняет то активное участие в создании фильмов, которые приняли специалисты по здоровому поведению. Спонсоры финансируют «вставки» в популярные телесериалы, демонстрирующие такое поведение. По своей идее это напоминает всестороннюю поддержку традиционной гимнастики в Китае со стороны государства, поскольку обеспечить таблетками такой объем населения было практически невозможно.

Киноиндустрия серьезным образом также программирует прошлое, что хорошо демонстрируют фильмы на постсоветском пространстве, когда они удерживают и поддерживают те версии прошлого, которые интересны с точки зрения современных политических задач. К примеру, современное поколение, не жившее в СССР, прекрасно «знает» тот период по кинопродукции. Люди начинают «помнить» то, чего никогда не видели в реальности.

 

Когнитивная война

Российские эксперты выделили еще один тип войны, который обозначили как когнитивная война. Это война знаний, а точнее — форматирование мира сквозь тот или иной вариант знаний, то есть путем интервенций в науку и образование.

В. Багдасарян (его сайт — vbagdasaryan.ru) пишет: «Практика использования науки и информации в качестве идеологического прикрытия политических проектов сложилась довольно давно. Хорошо известно о применении их в данном качестве в рамках советской пропаганды. Но аналогичным образом они использовались и геополитическими противниками». Или он же: «…наука (или точнее — квазинаучные концепты) широко используется как инструмент идеологического прикрытия политических целей. Для этого же применяется информационное обеспечение. Следовательно, нужен контроль медиаресурсов. И такой контроль достигнут».([Когнитивное оружие // В. И. Якунин, В. Э. Багдасарян, С. С. Сулакшин. Новые технологии борьбы с российской государственностью. — М., 2013], см. также на тему религиозных войн тут).

В. Лепехин (его сайт — lepehin.com) подчеркивает роль образования в такого рода войне: «Когнитивная война, то есть война знаний и смыслов, очевидно, не сводится только к информационным атакам. Одно из ключевых направлений современной когнитивной войны — это внедрение новых образовательных стандартов и технологий» (см. тут и тут).

При этом В. Лепехин включает в систематику воздействия даже футбол. Но и здесь он акцентирует аспект контроля массового сознания: «Контроль над сознанием людей со стороны властвующих — не просто гарантия от незапланированных революций. Это гарантия осуществления управляемых квазиреволюций в любой точке мира и в режиме онлайн. Серия «цветных» революций в арабских странах в 2011–2012 гг. была лишь пробой пера. Именно здесь древние и сложно структурированные государства были уничтожены толпами маргиналов, которым раздавались смартфоны в обмен на иррациональный протест. Контроль за сознанием позволяет мировой элите постепенно избавиться от «избыточной» части человечества путем изменения репродуктивного поведения масс. Вот почему важнейшим пунктом любой прозападной «демократизации» становится изменение гендерной политики в стране-жертве».

Соответственно, вычленив средства воздействия, можно перейти к слабым местам: «Главная когнитивная проблема современной России состоит, судя по всему, в необходимости ответить на вопрос о том, как нам избавиться от утопии глобальной демократии с минимальным риском для жизни наших граждан. И должна ли Россия для этого определиться с новой национальной мечтой или же россиянам следует сосредоточиться на анализе сводок о динамике товарооборота и биржевых индексов?»

Перед нами вечный спор с западным влиянием на Россию, принимающий разные формы. Просто сегодня он может быть поставлен на более объективные основания.

Утрируя некоторые вышеприведенные постулаты, можно сказать, что это скорее защитная методология, в рамках которой западные знания и практики трактуются как разрушительные для России, поэтому они должны быть отвергнуты.

Это вполне понятный тип защиты, но он обречен на провал из-за повсеместного недофинансирования науки и образования на постсоветской территории.

***

Все отмеченные выше новые направления имеют одну общую важную черту: они направлены на изменение знаний, а не информации. Стандартный подход к информационной войне все же тяготеет к полюсу информации. Возможно, это оказалось продиктованным со стороны военных, которым важно получить свою победу сегодня и сейчас. Религия же или идеология, к примеру, мыслят категориями вечности и всемирности. Эта сфера понимает, что, изменив знание, в результате изменится и информационный поток, который теперь будет соответствовать новому знанию.

 

Информационная война настолько динамично развивается, что будущее в ней придет раньше, чем нам кажется. По этой причине достаточно интересно присмотреться к гипотетическим на сегодня вариантам, однако они вполне могут стать завтра работающими.

Влияние из фиктивного мира как будущий тип информационной войны

Поскольку человечество проводит в технологически создаваемом виртуальном мире все большую часть времени, то возникает возможность переноса оттуда в мир реальный определенных характеристик. Видеоигры сегодня, к примеру, рассматриваются сегодня как вполне реальный образовательный инструментарий. Ряд стран даже пытается перенести в эту область определенные объемы своего среднего образования.

Но даже такая старая технология, как книга, о которой мы уже забыли, что она тоже когда-то была новой, имеет большой до конца неизученный потенциал. В ней создается и удерживается виртуальная реальность, способная трансформировать человека.

В качестве возможного нового типа воздействия можно рассматривать и влияние книг, например, о Гарри Поттере на новое поколение. Исследования показывают, что те, кто больше прочел Поттера, спокойнее относятся к ЛГБТ-сообществу, предпочитают демократов, а не республиканцев [Gierzynski A. with Eddy K. Harry Potter and the millennials: research methods and the politics of the muggle generation. — Baltimore, 2013]. В этой книге звучало и то, что Обама был избран благодаря таким голосам читателей Роулинг.

Сегодня ситуация повторилась на новых американских президентских выборах. Чем больше книг о Поттере прочел молодой человек, тем больше он склонен голосовать за Клинтон [см. тут и тут]. Причем если человек почитал все семь книг, то его положительная оценка Трампа падает на 18%. Автор исследования Д. Мутц (ее страница на сайте университета — www.sas.upenn.edu/polisci/people/standing-faculty/diana-mutz) утверждает: «Влияние этого эффекта идет вместе с партийной идентификацией отношения к геям и мусульманам. Поскольку политические взгляды Трампа часто рассматриваются как противоложные ценностям, раскрытым в серии о Гарри Поттере, знакомство с книгами о Гарри Поттере может играть важную роль во влиянии на то, как американцы реагируют на Дональда Трампа».

В самом исследовании Д. Мутц утверждается, что чтение Поттера на 5-6 процентов увеличивает позитивную оценку мусульман и геев. Это связано с тем, что книга порождает толерантность к стигматизированным группам общества.

Журналу Time Мутц объясняет механизм этого влияния тем, что читатели видят параллели между политическим стилем Д. Трампа и главным злодеем книги, лордом Волдермортом : «Думаю, большую идентификацию с доминирующим типом политики Трампа люди делают по ассоциации с Волдермортом. Есть некоторый смысл в том, что если вы узнаете эту длинную серию книг, где он является конечным воплощением зла, что он характеризуется наиболее агрессивной тактикой, вы видите Трампа как менее привлекательного, даже оставив в стороне то, как это влияет на ваши политические предпочтения».

В своей последней книге 2015 г. Мутц изучала другой «отклоняющийся» феномен. Она обозначила его «политикой лицом к лицу», имея в виду политиков на экране [Mutz D. In-your-face politics. The consequences of uncivil media. — Princeton, 2015]. Она констатирует, что это уникальная визуальная перспектива, поскольку экран дает нам такое приближение, которого у нас нет в обычной жизни по отношению к незнакомым людям. И еще одно «отклонение». Политический дискурс на экране нарушает нормы вежливого, этикетного общения. Примеров такого рода несть числа. Савик Шустер в любой своей программе дает возможность в этом убедиться.

Отвечая на вопросы по поводу книги, Д. Мутц подчеркивает: «То, как сегодня показывается политика, толкает к интенсивному реагированию, что понимают тв-продюсеры. Конфликт поддерживается, поскольку у нас нет другого выбора, как смотреть его, даже если он нам не нравится. Люди, производящие такие программы, борются за относительно малую долю публики, в отличие от тех, кто производил новости и освещение политики пару десятилетий назад. Тогда, когда было только три телесети, бывало такое время дня, когда можно было увидеть только новости. Это не так сегодня. Всегда можно найти что-то более привлекательное».  

Как видим, именно конкуренция за внимание зрителя привела к такой трансформации от простого освещения к тому, что можно обозначить как политическая драка. Но это экранная драка, поскольку, как и в случае шоу Шустера, Мутц видит завершение телессоры в следующем виде: «Думаю, что после шоу, гости, хихикая, идут вместе на ужин».

В книге Мутц подчеркивает, что пространственное расстояние и эмоциональное реагирование связаны. При этом она цитирует Эйзенштейна, сказавшего, что «таракан, снятый крупным планом, страшнее, чем стадо бешеных слонов, бегущих по джунглям, снятых общим планом». У Эйзенштейна перед этим есть еще одно предложение, которое опустила Мутц: «В кино эмоциональное воздействие определяется крупностью плана».

Она констатирует, что только суммарно некорректность и крупный план дают эффект политики лицом к лицу, создавая высокий уровень внимания зрителя. Отсюда понятно, что то, что будет привлекать внимание, будет лучше запоминаться.

В своем интервью Мутц приходит к несколько неожиданному выводу: «Если вы не любите политика или его/ее позицию, вы не так легко поменяете свое мнение, глядя на него на экране телевизора. [...] Но поскольку политики появляются на вашем экране в модели лицом к лицу, ваше неприятие будет интенсифицировано. Способ изображения политики в наше время также показывает кандидатов и избранных официальных лиц экстремален настолько, что избирателям часто трудно рассматривать лицо, против которого они голосуют, как порядочного, благонамеренного человека, расходящегося с ними по какому-то конкретному политическому вопросу. Их подталкивают думать об этом человеке как о реально ужасном, нелояльном, безнравственном, коррумпированном и глупым. Это означает, что люди менее вероятно пойдут за ними, когда они занимают какую-то должность. Демократия зависит от согласия тех, кем управляют, а люди менее вероятно дадут такое согласие. Результатом становится поляризация и интенсивная пристрастность».

Как мы видим, речь идет даже не о разных информационных технологиях, а о разных акцентах подачи в одной из них.

К этой же новой сфере влияния можно отнести не только воздействие Гарри Поттера, но и влияние американского кино на неамериканскую аудиторию, поскольку оно является главным для всего мира, включая Украину и Россию. Социологический анализ предпочтений россйского студенчества выявил 125 фильмов западного производства, из которых 122 пришли из англоязычного мира [Босов Д.В. Западный мейнстрим кинематограф как фактор социализации российского студенчества // Вестник Волгоградского государственного университета. — Сер. 7. Философия. — 2015. — № 4]. Такая же тенденция и среди героев:«Первая десятка любимых киногероев (Блейд, Человек-паук, Джек Воробей, Джеймс Бонд и др.) демонстрирует гипертрофию и сверхвозможности “среднего человека”, философия и жизненная позиция которого — действие».

Тут следует вспомнить, что единственными достоверными представлениями советских людей о Западе в период до перестройки и во время ее было кино. Именно кино как бы «достоверно»рассказывало всем, какова норма жизни на Западе, что влияло на все политические голосования.

По сути каждый киногерой, тем более пришедший из комиксов, как это сейчас часто бывает, эксплуатирует одну единственную человеческую черту, доводя ее до предела. В таком виде она легко будет приниматься зрителем, который уже живет жизнью этого героя на экране.

Этот инструментарий в целом можно представить как влияние искусственно созданных контекстов, в данном случае в сфере литературы и кино, для получения нужного результата в сфере реальной жизни. В норме они слабо пересекаются, и любой читатель или зритель это знают. Но при  хорошем погружении в виртуальную реальность такой перенос оказывается возможным.

Это не только кино, но и целый набор новых технологий создания миров для погружения, включая видеоигры. Т. Сергейцев говорит о Pokemon Go: «на такой модели вполне успешно может отрабатываться инструментарий управления массовым активизмом с загрузкой смысла “извне”. Не говоря уже о возможности пользоваться этой технологией в сугубо криминальных целях».

А. Шапошников вторит ему, еще более сгущая краски: «вся эта истерия, на мой взгляд, есть не что иное, как очередной социальный эксперимент на тему, как заместить реальные приоритеты и реальную картину мира в голове человека виртуальными, заставить его уже не в виртуальной, а в реальной жизни следовать чужим указаниям. Грубо говоря, как сделать управляемую человеческую единицу».

И еще: «В последнее время предпринимается много усилий для того, чтобы реальную систему ценностей и оценок поведения, которая закладывается в детстве и действует всю жизнь, заместить виртуальными правилами игры, которые можно произвольно менять».

И даже такое: «В этом плане уже абсолютно неважно, что будет дальше с Pokemon Go. Технологии успешно опробованы, способы влияния на мозги обкатаны, технические средства проверены, схемы управления и координации заданы. Кто знает, может, случись киевский Майдан на год позже, на экранах смартфонов светились бы точки «Янукович здесь! Окружи его, не дай ему уйти!», а протестующие с весёлым гиканьем бегали от точки к точке, мгновенно формируя большую толпу в нужном месте. А далее — везде. Безобидную игру можно в любой момент превратить в платформу для чего угодно».

Э. Кляйн подчеркивает, что все развитие пойдет теперь в этом направлении: «Дополненная реальность начинается с покемонов. Она начинается как игрушка. Но она не останется игрушкой. AR скоро станет индустрией, копинг-механизмом, образом жизни. Она изменит всё: как мы будем проводить наше время, как мы будем конкурировать за статус, взаимодействовать с нашими близкими. Это изменит наше мнение о нормальном поведении — мы уже видим, как Pokemon GO подстёгивает расизм; нам не придется долго ждать, пока AR пройдется по линиям разлома нашего общества».

По поводу расизма — это как раз наша тема нежелательных трансформаций. Однако эти критические выступления показались нам несколько искусственными [см. тут и тут]. В данном случае разговор о расизме возник из-за того, что афроамериканец в поиске покемонов будет являться образцом подозрительного поведения для полицейского, из чего и будут вытекать разнообразные негативные последствия.Мы готовы выделить это направление в отдельный вид войны еще и потому, что Харари в своей истории человечества выделяет единственное отличие человека от животных: это оперирование фиктивными сущностями [Harari Y.N. Sapiens. A brief history of humankind. — London, 2011]. Именно это позволило создать религии и идеологии.  И это же сделало жизнь человека другой, поскольку теперь он мог спокойно общаться и торговать с незнакомцем, если он был человеком той же веры.

 

Нейровойна

Еще одним пока достаточно гипотетическим вариантом становится нейровойна. Она связана с бурным развитием нейронауки в последнее время. В 2013 г. Президент Обама выделил дополнительные 100 миллионов долларов на финансирование исследований мозга.

Нейровойна львиную долю своих исследований посвящает усилению солдата. Это и психофармакология, и стимуляция мозга, и интерфейс мозг-компьютер. Все это технологии усиления своего собственного солдата, однотипно разрабатываются технологии, направленные на деградацию солдата противника. Нейровойна имеет то преимущество, что может влиять на поведение противника более непосредственно, чем это делают психологические операции. Эти методы дадут также возможность отслеживать мозг противника во время допросов.

Есть уже попытки монографического ответа на эти проблемы [см. Dando M. Neuroscience and the future of chemical-biological weapons. — New York etc., 2015; Neurotechnology in national security and defense. Practical considerations, neuroethical concerns. Ed. by J. Giordano; Moreno J.D. Mind wars. Brain research and national defence. — New York.,  2006]. Но так как они написаны не теми, кто реально трудится в этой сфере, то в них в большей степени акцентируются проблемы этики.

Специалисты из австралийского Министерства обороны, наоборот, провозглашают возникновение нового боевоего пространства [см. тут и тут]. Это шестое пространство — область человеческого мозга, которое идет после первых пяти — суши, воздуха, космоса, моря и киберпространства. Они считают, что работа в этом пространстве может задержать военные действия на нулевом уровне. Используя пятое и шестое пространства, удастся избежать войны в первых четырех (см. также  тут, тут и тут). Кстати, большая часть популярных представлений о нейровойне видят самое уязвимое место в переходе от интерфейса человек — машина к мозгу, то есть в задействованности пятого и шестого пространств.

Все это вызывает тревогу: «Новая технология, как это всегда происходит, вызывает новые дебаты о праве на частную  жизнь, о содержании заключенных, о законах войны, но базовые принципы, лежащие в основе этих дебатов, не должны изменяться, если изменилось оружие».

Дж. Морено подчеркивает, что в этой сфере трудно вести беседы, так как ученые уходят в сторону, поскольку не хотят, чтобы их фамилия ассоциировалась с «нехорошими» исследованиями. И его взгляд на масштабность этих работ таков: «Бюджет ЦРУ закрытый. Но я ощущаю, что DARPA [военное агентство по финансированию науки — Г.П.] работает на наиболее интересных участках, а другие агентства заинтересованы в кратковременном использовании науки. Достаточно трудно для таких агентств, как ЦРУ, АНБ или разведывательных подразделений вороженных сил проводить работы в университетах, поскольку большинство серьезных исследовательских университетов не разрешают закрытых исследований у себя, хотя есть вариации по поводу того, как они могут сделать это» (см. тут и тут).

К отмеченному набору применений нейронауки добавляют также распознование лжи. Есть даже исследования по поводу того, что военная служба плохо сказывается на жизни детей из семей военных, поэтому разрабатываются методы ментального порядка для работы с детьми.

Четкое будущее просматривается и в более серьезных обзорах положения дел в использовании нейронауки в сфере национальной безопасности (см., например, тут и тут). Нейронаука также активно представлена в Белой книге анализа и прогноза угроз американской национальной безопасности. Правда, пока еще не в качестве нейровойны.

К примеру, нейроинструментарий вписывают в арсенал стратегической разведки с опорой на следующие инструменты:

• социо-культурные модели индивидуально-групповой динамики,
• разработанные модели интерфейсов человек — машина,
• нейроимиджинг для точного определения состояний мозга, улучшающий предсказание моделей поведения, ведущих к социо-политическим изменениям.Это позволяет определять целевую аудиторию для последующего воздействия.

При этом развитые страны прекрасно понимают, что если они будут воздерживаться от определенных разработок, то это не значит, что вероятный противник или террористы поступят так же. То есть возникает определенная «гонка вооружений» и в этой сфере.

Подводя итоги, можно констатировать, что область информационных операций и войн проходит сегодня этап интенсивного развития. Этот интенсив приходит скорее из практики применения, что говорит также и об определенном отставании теории информационных операций и войн от их реального использования. Пока практика чаще побеждает и опережает теорию.

 

Георгий Почепцов

http://psyfactor.org/psyops/infowar47.htm

http://psyfactor.org/psyops/infowar47-2.htm